Миттельшпиль

Канониры всех профессий на новом корабле тоже не были послужившими профессионалами. Таких высокое начальство мудро решило оставить на броненосцах и крейсерах в домашних водах. Видимо рассчитывая, что в столь отдаленных водах крейсер будет пугать противников одним своим видом. В этой ситуации не удивительно, что результаты во время первых же практических стрельб оказались худшими из всех известных Хорти за всю его службу в императорском и королевском флоте. Более того, в один из кошмарных дней в начале месяца система централизованной наводки окончательно вышла из строя. В результате снаряды башен и батарей, получивших команду наводить самостоятельно, летели куда угодно, только не в цель. Пока наконец командир, задыхаясь от ярости не приказал прекратить стрельбы и громко посоветовал Миклошу попрактиковаться в ярмарочном тире. Добавив, что владелец тира будет очень доволен выручкой.

Так что Миклош был зол, вымотан и разбит до того, что подумывал уже об отставке. Но это решение уже было бы трусостью, недостойной венгра и дворянина, поэтому он только вздыхал и пытался наладить службу гоняя подчиненных лейтенантов.

Однако, оказалось, что «подарки судьбы» имеют свойство валиться на несчастного одариваемого ими человека без перерыва. Потому что вечером прошлого дня его вызвал сам командир крейсера, линиеншифтскапитан Павел Фидлер, и приказал приготовить артиллерию корабля к бою. Как оказалось, переход колонии от испанской короны к австро-венгерской не слишком понравился аборигенам. Которые и без того уже бунтовали, хотя и не столь открыто. Зато теперь в городе Смара образовалась коалиция восставших племен и эти наглые бунтовщики даже осадили город Аладун. Обороняющие город две роты тирольских стрелков и рота местной полиции долго против огромной толпы арабов не продержатся. Поэтому отряд из канонерки «Сателлит» и собственно «Санкт-Георга» отправлялся к побережью поблизости от этого города, сопровождая пароход с десантом.

— Скорее всего, мы должны будем поддержать высадку артиллерийским огнем. Причем будьте готовы для устрашения бунтующих аборигенов дать один-два залпа главным калибром. Сможете сделать это без ваших обычных штучек? — холодно спросил капитан, разглядывая Миклоша, словно обезьяну на ярмарке.

— Так точно, господин капитан, — только и смог ответить Хорти. И теперь, пока крейсер мчался во главе небольшого конвоя на север, Миклош лично проверял готовность артиллерийских расчетов к стрельбе.

И когда показался берег, он вдруг ощутил уверенность, что сейчас все пройдет отлично.

Крейсер неторопливо развернулся бортом в нескольких кабельтовых от берега. Канонерка встала рядом, носом к берегу, в готовности подойти ближе. В бинокль были видны гарцующие на конях арабы. Вооруженные саблями и даже, кажется винтовками.

«Или кремневыми мушкетами? — подумал Миклош, разглядывая все увеличивающуюся толпу — Пожалуй, пора». — и точно в этот момент командир крейсера отдал приказ. Уточнив у дальномерного поста дистанцию, Хорти продублировал приказание на башни главного калибра.

Громыхнула, посылая свой двадцатичетырехсантиметровый «чемодан» носовая башня. И, отстав на секунду, повторила это действие кормовая. Потом, почти шепотом после выстрелов главного калибра, затявкали семисантиметровка[2] и гочкисы канонерки, устремившийся к берегу. Ее подержали солидными басами девятнадцатисантиметровые орудия из казематов. Впрочем, они тоже дали всего один залп, поскольку достойных целей на берегу для столь мощных орудий не осталось. Арабы начали разбегаться сразу, как только на берегу выросли два гигантским столба земли от взрывов от почти стодвадцатикилограммовых фугасов главного калибра.

Высадка морской пехоты с приставшей к берегу канонерки прошла без помех. За ней на берег начали лодками высаживать босно-герцеговинских стрелков с пулеметами. Уже во второй половине дня выгрузили еще и две батареи горных орудий. И все это время на берегу так и не появился ни один абориген, и в сторону австрийских войск не прозвучало ни одного выстрела.

— Вот что всего два выстрела главного калибра подействовали, — заметил Хорти вечером, во время перекура на полубаке. — Лучше любых добрых слов…

Российская Империя. Санкт-Петербург, Зимний дворец. Март 1906 г.