Мю Цефея. Магия геометрии

Мой тон, казалось, ничуть его не задел. Словно не зиял в десяти перегонах черный, выжженный с небес кратер на месте города, который четыре поколения назад решил, что правила — не для него. Там до сих пор не росла даже трава. С нами такого не случится. Четыре эпохи завершались гибелью мира от земли, ветра, огня и воды. Пятую закончим мы, объединив солнце и смерть, а в шестой — станем править.

Посол меж тем бросил еще один взгляд на зеркала и медленно кивнул:

— Верю. И в самом деле, чистая солнечная энергия, никому не мешает, ничего не нарушает. А вот эти необычные башенки…

Я равнодушно пожал плечами.

— Исключительно для красоты. Местные выработали новую догму — пять звезд созвездия Нкала, что-то вроде того. Расход материалов невелик, так почему бы не ублажить. Войн не было уже давно, люди скучают.

И попробуй проверь. Я сам проектировал плиты, которые закрывали люки — до поры.

— И верно. — Он неторопливо кивнул. — Ваш клан славится тем, что близко сошелся с людьми.

Я внутренне насторожился. Странная фраза, даже нелепая. Ни о чем, но если он как-то проведал о плане, то издевка вполне в духе… но небесный шпион, чьего имени я так и не удосужился узнать, уже смотрел не на пирамидки, а мне за плечо.

Оборачиваться я не спешил, но взгляд моего собеседника становился все более заинтересованным, а поза — кичливой. Так меняется мужчина, увидев красивую женщину. Самой красивой среди нас была Иш-Чель, но ей незачем сюда являться, а потому я все же посмотрел назад.

Пчелка шла к нам мягкими маленькими шагами, и оранжевую поверхность сока в чашах не трогала рябь. Она улыбалась мне и смотрела лишь на меня, как и подобает хорошей дочери или хорошей прислуге. И все же она источала ту прелесть и женственность, что взывала ко всему миру. Кричала о ее красоте, зрелости, желании поклонения пусть не божественного, но сиюминутного.

И посол с удовольствием откликнулся, шагнул вперед, чтобы раньше меня принять угощение, заставить Пчелку взглянуть на себя.

Она не посмела смотреть в глаза, но ее ресницы трепетнули, а губы тронула кроткая улыбка. О, я знал, как это действует! И хотел отослать Пчелку, но представитель воздушного клана, внимательно изучив ее лицо, вдруг переметнул взгляд на меня:

— Да, определенно, слухи о вашей близости с людьми не лгут.

— Разве результат того не стоит? — Я беспечно улыбнулся, представляя, как вонзаю раскаленные иглы в его глазницы.

Усмешка, безразличие, ведь Пчелка не может значить хоть сколь-нибудь для меня.

— Должен признать, вышло неплохо, — в тон мне ответил посланник.

Мою ярость сдерживала лишь мысль о том, что ритуал уже завтра. Завтра мне не придется ему улыбаться.

— Пришлите мне ее вечером, — между тем все с той же безмятежностью, произнес посланник. — Гляжу, вы во многом преуспели, может, и нам стоит что-нибудь у вас почерпнуть.

— Нет.

О, стоило это сказать, чтобы увидеть, как его расслабленное лицо, привычное ко лжи, исказилось, взлетели вверх брови. Как приятно отказывать человеку, не знавшему отказа, пусть потом это и будет стоить неудовольствия клана. И все же я знал: мое торжество будет недолгим. Пока Пчелка лишь человек, она не в безопасности. Ни от старости и уродства, ни от посягательств других, ни от смерти. И я вновь задумался…

— Ваше гостеприимство оставляет желать лучшего, — наконец, справившись с собой, ответил посол.

— Пчелка, иди к себе, — велел я и проследил за досадливым взглядом гостя, проводившим мою дочь.

Когда же он вновь посмотрел мне в глаза, я выглядел самым радушным хозяином.

— Будьте уверены, вы найдете у нас множество других развлечений. И самое главное из них — завтра. Ритуал.

Я улыбался, и на этот раз — искренне.

Для вечных неведомо лишь одно чувство — ужас, наполняющий до краев, когда подступает смерть. И сейчас я с жадностью вбирал эхо чужого страха. Рабов были тысячи, и даже песчинки от каждого хватало, чтобы мое тело содрогалось от волны священной дрожи.

— Папочка, а умирать — больно?

Я тронул руку Пчелки, чтобы вернуться из смерти в жизнь. И тут же остро кольнуло грудь очином пера — она умрет, исчезнет, сотрется из памяти мира, а потом и из моей. И чувство потери стало стократ сильней, чем страх сонмов умирающих в коллекторах рабов. Умирающих медленно, неторопливо. Сейчас пока что вода доходит едва до бедер. Сильнее ее пустят только следующей ночью, и чувства, сила пронесутся по тоннелям, возведенным по моим планам — полностью, от и до, с одним маленьким изменением, добавленным в последнюю минуту.

— Откуда мне знать, моя драгоценная.

Мы шли в тишине меж плавно изгибающимися стенами из полированного обсидиана, и рядом скользили изломанные, вытянутые отражения, перетекая через зеленые матовые ребра усилителей. Неидеальные копии идеальных тел — словно преддверие смертного ужаса завтрашнего дня. Словно предвестник взломанного мира, в котором небесные крепости падут на землю раскаленными обломками. Словно намек на законы, которые я собирался нарушить для себя. Что такое это мелкое нарушение перед величием ритуала? Вскоре освободится много мест среди бессмертных.