Мю Цефея. Магия геометрии

Я улыбнулся отражению, получив в ответ кривую зубастую усмешку. Тоннель изгибался ровной дугой, чтобы встретиться с другим в центре и снова разойтись восьмеркой, которая вскоре разгонит потоки до скорости, позволяющей связать смерть со светом. И там, где длинные змеи сходились второй раз, ждала камера с установленным камнем Солнца. Плавильня силы.

Сюда не было ходу никому, кроме тщательно отобранных рабочих и высшего совета, но…

Пчелке хотелось посмотреть пирамиду, а мне не хотелось, чтобы дочь оставалась одна там, где ее может встретить посланник. Кроме того, была и еще одна причина. Требовалось проверить, как идет работа над моим крошечным дополнением к проекту — и Пчелке тоже стоило его увидеть. В конце концов, все это было ради нее.

— Я бы тоже не хотела знать… — Пчелка произнесла это так тихо, что я наверняка не должен был услышать, но я услышал, конечно, ведь ничто не может быть здесь сокрытым от меня. — Как ты думаешь, мама уже умерла?

— Тебе жаль ее, моя драгоценная?

— Как можно… Это же великая честь — влиться в Силу.

Заученные слова, которые знал и чувствовал каждый человек, каждый раб. Но Золотая Пчелка не чувствовала, только знала правильные слова.

— Не бойся, тебе не придется смотреть, как она умрет, — утешил я ее. — Все произойдет в коллекторах.

— Я не боюсь, папочка. С тобой — ничего не боюсь. — Она привстала на цыпочки, будто хотела рассказать секрет, или… Ее нежное личико, светлое отражение моего, оказалось так близко. Распахнутые глаза, приоткрытые губы. — Даже… Я хотела бы знать все. И это… То, что должно произойти, часть этого всего, разве нет?

— Главная часть. — Наши взгляды и выдохи смешались на миг. — Но это не то, что я хотел бы показывать тебе.

Еще одно мгновение на вдохе и… Она отстранилась — не резко, а так, словно благоухающий цветок сник к дождю. О, эти игры, пока еще детские, но, когда моя девочка станет старше…

Хотя и не мог обмануться ее жестами, я все же ощутил горечь, сожаление — в жаркий полдень поманили прохладой и унесли чашу воды, позволив лишь дотронуться губами до влажной кромки.

Значит, она хотела бы знать все? Что ж, завтра Пчелка поняла бы и так, но… я улыбнулся. Что ж, у нее будет шанс показать, достойна ли подняться выше или останется лишь красивой куклой.

— Идем. — Я протянул руку, и она вложила мягкие, пахнущие сандалом пальчики в мою ладонь. — Осталось недалеко.

Шум, с которым рабочие шлифовали камень, все нарастал, и я уже едва разбирал, что спрашивает меня дочь.

А почему оно изгибается? А ребра из жадеита потому, что он притягивает души? А я думала, что работы уже закончены? А ты покажешь главную камеру? Это ведь там все?.. Ой, а что это за странная дыра в стене?

Рядом со входом в комнатку стоял обсидиановый щит размером точно с дверной проем. Последнее изменение в планах. Пока он стоит вровень со стеной, ритуал работает, как работает. Но стоит чуть наклонить — не больше, чем на пять градусов, чтобы образовалась лишь малая щель, — и поток срежется о край, как в трубочке флейты. И тогда толика силы, что между жизнью и смертью, — небольшая, крошечная, в рамках погрешности инструментов — попадет внутрь. Мой план внутри плана.

Я заглянул в комнатку первым. Двое рабочих с замотанными тканью лицами полировали маленькую ритуальную плиту с символами. После я сам оботру ее, чтобы Пчелка не порезала босые стопы о забытый этими ничтожествами осколок камня.

— Красиво… — Моя любопытная Пчелка потеснила меня, чтобы тоже заглянуть. Прижалась плечом к моей руке. — Что здесь будет?

— Тайна. — Я склонился к ней и улыбкой дал понять, что этот секрет касается и ее тоже. — Тайна, которую не должен узнать никто. Понимаешь?

Конечно, она играла с чертежами, и уже тогда я предупреждал, что нельзя об этом говорить, но напоминание — не помешает. В конце концов, она — всего лишь человек.

— А они? — спросила Пчелка, ничуть не понизив голос. Будто говорила вовсе не о рабочих, стоявших в трех шагах от нас, а о горстке золы, которую утром не вычистила прислуга. — Они знают.

— Это лишь руки, которые делают то, что им неведомо.

— И языки, способные рассказать, что эти руки делают, — в тон мне ответила она. — Рассказать тем, кому ведомо.

Рабочие старались не оглядываться на нас, я читал в их позах страшное усилие — делать вид, что занимаются своим делом, не слыша разговора. Но они слышали. И теперь, даже если не мыслили рассказывать, зерно, посаженное моей дочерью в их головы, прорастет так или иначе. На миг вспыхнуло раздражение такой нелепой тратой ценных обученных работников, но потом я понял — и на смену злости пришло одобрение. Пчелке было просто все равно, так же как и нам. Не это ли я хотел проверить? Глупо злиться на то, что собственный план работает успешнее, чем предполагалось, и я невольно улыбнулся, подхватывая дочь под руку.