Мю Цефея. Магия геометрии

Труднее всего было не обращать внимания на тени в небе, высоко, над тонкими, как перья, облаками. Их было не видно, но все знали: миротворцы там, наблюдают, ждут. И все, вероятно, из-за того, что случилось утром. Я взглянул на застывшие ряды бессмертных во главе с глашатаем, на берегущего бок посланника и еле сдержал усмешку, несмотря на то что все мышцы в теле болели до сих пор.

Потом глазеть по сторонам стало некогда. Солнце поднималось к зениту, и я махнул рукой, давая рабам знак разворачивать зеркала. Показуха. Почти все батареи были уже заполнены, оставалось буквально чуть-чуть, но сверху все должно казаться нормальным. Сверху — и отсюда, с небольшой площадки напротив главной пирамиды.

И когда с полированных пластин убрали ткань, комплекс вспыхнул так, что пришлось долго моргать, смахивая слезы. Как не вовремя! И такая мелочь…

На бронзовой плите постепенно разгорались и теплели камни: кварц, изумруды, топазы. Трубки, проложенные от пирамиды, коллекторов, сходились именно здесь, передо мной. По углам, словно просто оттеняя, мрачно мерцали под солнцем кусочки оникса — их время еще не пришло. Но и прочего хватало с лихвой, а я понимал небесную часть ритуала вовсе не так хорошо, как Иш-Чель. Предполагалось, что именно она будет следить за тем, ровно ли растут уровни, не нужно ли перенаправить зеркала на другие участки. Нас тут должно было стоять двое!

И не отпускали мысли о Пчелке. Добралась ли она? Смогла ли прикрыть дверь именно так, как я показывал? Наконец, верны ли расчеты? Я не учел тех двух рабочих, но их смерть не должна была повлиять. Несущественно. Да и блуждать было негде. Как ни иди, а рано или поздно обойдешь все. Времени хватало, а Пчелка всегда быстро бегала, так что я волновался зря. И все-таки что-то грызло, что-то на самой границе сознания, о чем просто некогда было подумать. Но мысль ухватить никак не удавалось.

Сосредоточившись на кристаллах, я не услышал шагов. Впрочем, я не уловил бы невесомую поступь Иш-Чель, даже если бы прислушивался специально. Подойдя, она тяжело оперлась на край плиты.

— Яд из манцинеллы, мескаля и еще какой-то дряни. Если бы не устала так, ни за что не пропустила бы даже в крепком вине.

Я кивнул, не скрывая облегчения:

— Интересно, на что этот ублюдок надеялся? Понятно же, что даже такое не выключит одного из нас надолго.

Губы Иш-Чель изогнулись в хищной улыбке, и она наклонилась ближе, вглядываясь в ряд равномерно мерцающих изумрудов.

— Дури других, любовь моя. Знаешь, это не очень изящно — травить меня после того, как я узнала твой секрет. Да еще и беспорядок в бумагах устроил.

«Бумаги! Вот что!..»

— Я не…

«…травил и не трогал бумаг», — хотел было ответить, но кто тогда? Послу с его силой и безнаказанностью глупо было бы использовать яд, а чертежи он бы просто забрал — вместе с нами. А раз так… В эти дни людей наверх почти не допускали. Свои всё знали и так. Оставался только один ответ. Но зачем Пчелке изучать чертежи Иш-Чель? Мою часть я даже не скрывал, но дочь ведь просто разглядывала красивые многослойные линии? Трехмерные карты, проложенные ребрами и металлическими трубками за стенами, действительно были красивы… Я так думал.

«А ты покажешь главную камеру?»

«А этой толики точно хватит?»

Невинные вопросы. Неужели она хотела большего? Поперек меня, моей воли откусить кусок, который не способна не то что прожевать — осмыслить, обозреть… Дура!

— О, неужели тебе стыдно? Или… Постой прикрываешь кого-то? Ее? — Иш-Чель сощурила глаза.

Мне было не до ее ярости. В худшем случае, если Пчелке действительно хватит ума пробраться в камеру, она просто сгорит. Но это-то как раз понятно даже идиоту. А мне? Камень солнца тесали так, чтобы он сливал потоки воедино. А если на огромную резную плиту встанет босыми ногами наглая девчонка?

Чуть не застонав, я выхватил у раба чистый лист бумаги и потянулся за стилом — но пальцы сомкнулись в воздухе.

Посланник. Только его не хватало. И совет начал шевелиться, словно почуяв, что что-то идет не так.

Огромный мужчина протянул мне стило.

— Доигрались?

Краем глаза я заметил, как пальцы Иш-Чель засветились темным, и облизал губы. Рано. Слишком рано. А Пчелка была обречена. Я не мог остановить ритуал, и оставалось только ждать — и тянуть время. Совсем немножко.

Легко было понять, когда именно внизу открылись шлюзы, затапливая камеры с обреченными людьми. Ониксы сверкнули, и посланник отступил на шаг, скривившись, словно у него болела голова, — хотя каменные стены направляли, толкали страх, отчаяние, боль и смерть — по восьмерке, не выпуская наружу. Он не мог ничего почувствовать здесь. Я тоже — и все же слышал стоны, бульканье, словно дар решил подшутить. А потом площадь под ногами вздрогнула, будто сдвинулись горы, и я понял — всё.

Посланник резким движением вскинул руку, призывая свою птицу. Она не прилетела, как и не отозвались его сородичи с небес. Я позволил себе улыбку. Легкую, но губы сами собой растянулись шире, торжествующим оскалом. Теперь стало можно.

— Кими!