Мю Цефея. Только для взрослых

Пьер шел осторожно, стараясь не наступать на швы. Доски прогибались, как кошачья спина под рукой, и Пьер хватался за всё подряд, чтобы не упасть.

Другая комната оказалась круглая и блестящая, как елочная игрушка изнутри. Это нужно исправить, понял он. Но как? Шелк покрывала на кровати пошел рябью, затем вдруг сложился в лицо, которое растянулось в широкой бирюзовой улыбке Селин. Пьер удивился, но тут же понял, что шелк — это и есть Селин. И что она красивая.

Их руки стали одним целым. Их сердца под прозрачной кожей теперь сообщались. А расстояние между телами и было тем, что искажало пространство. Пьер удивился, почему не понял этой очевидной вещи раньше. И опустился на кровать, сведя расстояние к нулю.

Когда они снова распались, Пьер посмотрел вверх. Над его нелепым и несовершенным телом раскинулся потолок, подрагивающий, как блики на поверхности озера. В груди зарождался новый звук, мощный, размеренный и яростный, с лязгающей ноткой металла, ударяющегося о металл. В Пьере больше не осталось крови — только дизель, мчащийся по медным венам, подпитывая работающий на износ мотор.

…танки с тевтонскими крестами вспахивают долину. Над ними лениво скользят боевые цеппелины. Ласточками мелькают юркие истребители. Пьер не узнаёт места, но понимает, что стальная армада мчит на них. В Париж… Вот уже Елисейские Поля. Солдаты в незнакомой механизированной броне несут гитлеровский флаг. А знаменитые парижские зеваки машут шляпами, приветствуя чужую армию…

— Пьер! Что с вами? Пьер! Очнитесь!

…вывеска Arbeit macht frei над воротами в ад…

…не стреляйте, прошу, я сдаюсь…

…очень холодно, даже есть не хочется…

— Пьер! Пьер!!!

…вернулись. Мама говорит, не играй, когда они в небе. С таким лицом говорит, что ослушаться страшно. Но до чего интересно! Никогда такого не видел, даже сравнить не с чем. Разве что с каппа, но Акайо еще в прошлом году по секрету сказал, что каппа не бывает, а американские самолеты — они взаправдашние. Вот и сегодня прилетели и, наверное, что-нибудь сбросят на Хиросиму. Какую-нибудь бомбу. Смотри, смотри же, это что, новое солнце над городом?! Столько света, столько тепла…

— Пьер, да очнитесь же!

Столько света, столько тепла — над ним, теперь уже точно над ним, Пьером. Не маленьким японцем и тем более не танком. Глаза Селин. Два тлеющих уголька, мягких на вкус, бронзовых на запах, прохладных, как карамель… манящих.

Пьер почувствовал, что снова проваливается, и сжал себя в кулаке, чтобы удержаться на поверхности. Нужно сказать ведьме… Селин. Сначала — сказать ей.

— Ужасные вещи… Нас всех ждут ужасные вещи… — Язык не слушался, пытаясь утащить Пьера обратно в теплую бирюзу. — Война… хуже Великой… Франция, Германия, Польша, СССР, Япония — все в огне.

— Тише… Тише. — Селин нависала над ним. Огромные губы двигались, вокруг блестящих глаз вдруг нашлись ресницы, а внутри — зрачки. И беспокойство. О нем? — Это еще не случилось. Необязательно случится. Вы видели возможное будущее — ничего больше. Мы можем всё изменить.

«И обязательно изменим». Эти слова Селин произнесла прямо внутри его головы. Ее голос ласково щекотал мозг Пьера, и он улыбнулся. У него были губы, и он мог улыбаться. И не только — комната снова изгибалась, и Пьер знал верное средство, как это исправить.

Пьер нырнул в бирюзу. И стал бирюзой. Это было по-настоящему лучшее, что с ним когда-либо происходило.

Стены сходились и расходились. Комната дышала, как исполинский ящер. Что-то в ней опять было не так, и Пьер никак не мог понять, что именно. Хотелось спать, закрыть глаза, раствориться в шелке простыней. Но беспокойство шуршало и шипело в ушах, всё громче и громче, не изнутри, а снаружи, из левого угла снова округлой комнаты. Пьер моргнул, приглядываясь внимательнее… И различил тонкий змеиный хвостик, уходящий под обои. Пьер потянулся — и в тот момент, когда его пальцы сомкнулись на чешуе, Селин слилась с ним. Единым целым они скользнули за стену. И оказались в темноте, пронизанной звездным светом.