Мюнхен

В тот же день пражское правительство приняло решение о проведении чрезвычайных мер. Была ограничена неприкосновенность личности и жилища, ликвидированы тайна переписки, право на объединение в союзы и проведение собраний. Правительство посягнуло на свободу печати. Таким образом, были затронуты как раз те права, ради которых умирали люди в схватках с генлейновцами в пограничных районах. Ведь в этих схватках погибали не только чешские четники. Погибали также чешские и немецкие рабочие, их жены. В это время на сокольском стадионе в Праге размещали семьи чешских и немецких рабочих, бежавших из пограничных районов. Всего тут скопилось несколько тысяч человек — мужчин, женщин, детей.

Придя к вечеру в редакцию, где он уже целую неделю не был, Ян узнал, что пан шеф-редактор исчез. Утром он вышел из своей квартиры, расположенной на самом верхнем этаже дома и направился в машине редакции в Град. С собою у него был чемодан. Затем он попросил отвезти его на аэродром. Шоферу сказал, что будет ожидать английскую делегацию журналистов, которая прилетает в Прагу через Париж. Шофер получил указание уехать в гараж. На вопрос водителя, что делать с чемоданом, он сказал, чтобы тот отнес его в зал ожидания. Шофер так и сделал и вернулся в гараж. С тех пор пан шеф-редактор будто в воду канул. Из президиума правительства позвонил секретарь, назвавший себя Жиачеком, и распорядился, чтобы работой газеты пока руководил редактор Гинек. Гинек, надушенный одеколоном больше обычного, уселся за стол и написал передовицу о необходимости сотрудничества Чехословакии со всеми соседями. Якобы политика союзничества с Москвой изжила себя. Франция не проявляет к ней интереса, поэтому и Прага теряет к ней интерес. Мир можно сохранить иными средствами. О них уже давно говорил председатель правительства Годжа. Экономическое сотрудничество с Придунайскими странами и дружественное отношение к Германии обеспечат мир и процветание республики.

Корректор принес Яну гранки этой статьи. Прочитав статью, Ян направился к Гинеку:

— Пан коллега, до тех пор, пока я веду иностранный отдел, эта статья не выйдет.

Гинек поднял голубые глаза от газеты «Прагер тагблатт» и, побледнев, решительно произнес:

— Эта статья выйдет!

— Тогда я уйду!

— Пожалуйста, можете уйти, к примеру, в «Руде право», пока ее кончательно не запретили. Директор Аммер, который вел со мной переговоры от имени правления, придерживается подобного же мнения.

— Я ухожу по собственному желанию!

— Об этом я сообщу администрации! Честь имею кланяться!

Таня была счастлива.

— Наконец-то ты, Енда, стал свободным!

— Ты знаешь, что происходит? Нас предают!

— Уже давно, Енда!

— Я снова безработный!

— Как и тысячи других. Через неделю я буду совсем здоровой и тогда меня отсюда выпустят. Пойдем вместе на улицы!

— А потом?

И они начали говорить о Еничеке, о том, как бабушка покупала ему противогаз.

— Танечка, ты уедешь с родителями и с Еничеком куда-нибудь в деревню. В Праге все равно будет эвакуация!

Она с улыбкой взглянула на него своими большими веселыми глазами и, обвив шею руками, прошептала:

— Ох, ты, большой ребенок, ведь я должна работать!

Начало смеркаться, и ему пришлось расстаться с Таней.

Под звездным ночным небом Прага никак не могла уснуть. На всех перекрестках стояли группы людей и оживленно дискутировали. Пассажиры в трамвае читали вечерние газеты. В парках на лавочках не видно было влюбленных, но лавочки не пустовали. И млад и стар говорили об удивительных вещах, которые происходили, но о них в газетах не было ни слова. И радио об этих вещах молчало.

— Я слушал радиостанцию Вены. Ругают нас на чешском языке. Гайда собирает своих приверженцев. Через месяц исполнится двадцатилетие республики. К тому времени уже будем воевать.

Послышался голос молодой девушки:

— Войны не будет! Гитлер побоится! А правда, что на аэродроме в Кбели стоят советские самолеты?

— Кто знает. Если не стоят, то прилетят, когда наступит время.

— Русские войска к нам не придут! Сначала им придется разбить Польшу.

— Польшу? Для них это было бы пустяковым делом.

— В любом случае какой-нибудь коридор они найдут!

Кто-то весело рассмеялся. Но тут раздался еще один голос:

— Я не верю Франции и этому Чемберлену!

Люди надолго замолчали. Они смотрели на небо, усыпанное осенними звездами — далекими и холодными.

На сердце у них было неспокойно.

Они слышали, слышали звон предательства…

60

Четыре дня люди терпеливо ждали.

Четыре дня с раннего утра до полуночи радиостанции Геббельса изрыгали по их адресу ругательства. Четыре дня неслись ругательства из Берлина, Вены, Мюнхена и других городов германской империи. По радио чехов обзывали гуситами, что, впрочем, никого из них не обижало. Так же спокойно они относились к прозвищу «большевики». Но против обвинений их в бандитизме и в развязывании войны все чехи протестовали.

Четыре дня чешская пресса и радио призывали сохранять спокойствие и порядок: «Верьте своему правительству! Верьте своему президенту и армии, которая готова защитить вас!»