Мюрид революции

Лозанов держался внешне спокойно, даже отвечал на какие-то вопросы, но мысль его торопливо и напряженно работала в другом направлении: неужели они знают, что именно ему поручено осуществлять связь с отрядами Красной Армии? Или просто разнюхали о его давней дружбе с Шериповым и надеются, что друзья и впредь тем или иным способом будут общаться друг с другом? Как хорошо, однако, что Нина не поселилась вместе с ним! Ее мало знают в лицо, и поэтому она в относительной безопасности…

— Молчишь, собака! — вдруг донесся до него окрик помощника атамана. — Я тебя так веревками скручу, что душа вон вылетит!

— Воля ваша, господин помощник атамана. Мы люди рабочие. У нас испокон века крылья связаны, — угрюмо ответил Лозанов.

Соколов стукнул пухлым, как булка, кулакам по столу и прошипел:

— Смотри, как бы тебе совсем их не обрубили. Понял?

Конон тяжело поднял голову.

— Господин поручик, вы пришли ко мне с обыском? Так делайте свое дело, а уговаривать меня вам, право, не солидно.

Касьянов вспыхнул и, повернувшись к солдатам, крикнул:

— Взять его!..

В ту же ночь Конон под конвоем солдат с примкнутыми штыками был доставлен в городскую тюрьму.

II

В шатоевский дом Шериповых, где уже второй день находился Асланбек, явились представители местной знати. Семья в полном составе сидела в это время за обеденным столом. Все застыли в недоумении от такой «чести».

— В Грозном и Владикавказе укрепилась власть генерала Деникина, — без предисловий заявил кадий. — Крепость Воздвиженская также в руках белой армии.

Духовный отец цепким взглядом ощупывал лица присутствующих, словно желая проверить, какое впечатление произвело на них его сообщение. Все молчали, и только Асланбек поднялся из-за стола и сказал:

— Мы знаем об этом, кадий. — И отошел к окну.

— Так вот, — продолжал седобородый старец, стукнув длинным посохом о деревянный пол, — сегодня или завтра армия Деникина может ворваться в Шатой и сжечь всех нас вместе с детьми. Мы не хотим обрекать мирных жителей на такую участь и поэтому предлагаем тебе, Асланбек, немедленно покинуть Шатой или сдаться на милость генерала Деникина.

— И больше ничего? — иронически спросил Асланбек.

— Есть и еще, — ответил кадий. Он повернулся к отцу Шерипова: — Джамалдин, вы должны отказаться от своего сына, если он не выполнит наше требование, или же вместе с ним покинуть Шатой.

— Правильно! — поддержал кадия купец Умалат-Хаджи.

Асланбек вопросительно посмотрел на отца.

— Сын мой — взрослый человек, — сухо сказал Джамалдин. — Я думаю, что он в состоянии отвечать за свои действия. Что же касается меня, то я не собираюсь отказываться от него и вовсе не намерен на старости лет скитаться в чужих краях.

— Ваш сын большевик! — внезапно выпалил Умалат-Хаджи. Он посмотрел на Джамалдина так, словно уличил его в неблаговидном поступке.

— На это его воля, — спокойно ответил Джамалдин.

И тут вдруг раздался дрожащий голосок Айны.

— Но Асланбек вовсе не большевик. Он сам однажды сказал мне об этом! — Девочка произнесла эту фразу и тут же вся сжалась от стыда и страха: обычай не позволял ей разговаривать при мужчинах, а особенно при таких уважаемых людях.

Но на нее словно и не обратили внимания. Все взгляды устремились на молодого Шерипова.

— Нет, — сказал он, — сестра неправа. Или, вернее, еще не знает об этом. На днях, в самое тяжелое время, когда белые подступали к Грозному, я вступил в партию большевиков… — Он высоко поднял голову. — Так что я — большевик. И горжусь этим.

Наступило зловещее молчание. Первым взорвался купец. Его длинный палец вытянулся в сторону Джамалдина.

— Ага! Вот видишь, видишь! — завопил он.

— Что касается того, что я большевик, Умалат-Хаджи, то отец прав: это действительно моя воля, — спокойно заметил Асланбек. — Но я вполне понимаю вашу ярость, почтенный купец: большевики — враги тех, кто грабит бедных, а грабители эти — ваши друзья…

Умалат-Хаджи оскорбился и хотел было уйти, но кадий удержал его, заметив укоризненно:

— Такой молодой, а уже научился говорить дерзости старшим!

— Извините, кадий, мы почитаем мудрость, а не просто старость. Так ведь учили наши предки, — ответил Асланбек.

— Ты заблуждаешься, безбожник! — закричал Умалат-Хаджи.

— Может быть. — Молодой Шерипов улыбнулся.

— Да, да! — Купец прямо-таки надрывался от злости.

— Подождите, не торопитесь, уважаемый Хаджи, — вмешался снова кадий. — Мы, истинные представители аллаха на земле, считаем своим долгом проявить беспокойство о судьбе народа…

— Когда урядник забирал последнюю коровенку у крестьянина, вы почему-то забывали о судьбе народа, уважаемый кадий, — перебил его Асланбек.

— Не тебе учить нас, — сказал кадий.

— Может быть. Но я хочу ответить на ваше требование. Можно?

— Говори, — зло буркнул кадий.

— Шатой в руках Советской власти, а я здесь ее представитель. Шатой может быть взят врагами революции только в бою. А тот, кто требует от нас покинуть Шатой, тот заодно с генералом Деникиным, тот враг чеченского народа, — горячо сказал Асланбек.

Кадий заерзал на месте, будто стоял на горячих углях. В комнате стало так тихо, что слышно было, как сопит священнослужитель.