Мюзик-холл на Гроув-Лейн

Пока Оливия предавалась невесёлым размышлениям, выступление шло своим чередом. Сундук тщательно осмотрели несколько джентльменов и одна леди (из тех, твидовых, что так и сидели на своих местах, не выпуская блокноты из рук и всё время что-то в них записывая), после чего иллюзионист впервые обратился к залу с короткой речью:

– Я прошу добровольца записать своё имя на листке бумаги и передать его мне. Смелее, уважаемые, смелее!

Голос его, усталый, но властный, произвёл на зрителей небывалое впечатление. Оливия отметила про себя, что он не только не заигрывал с публикой, пытаясь ей понравиться или внушить к себе доверие, но даже, наоборот, демонстрировал подчёркнутое равнодушие к производимому им впечатлению.

В зале вскинулись вверх руки. Лавиния Бекхайм со стопкой писчей бумаги торопливо спустилась к зрителям. К ней тянулись желающие, раздавались выкрики: «Мисс, можно я? Пожалуйста, мисс, можно мне?» Она растерянно обернулась к Смиту, не зная, кого из них выбрать.

– Троих, мисс Бекхайм, – разрешил иллюзионист. – Трое могут записать свои имена.

Грянули аплодисменты. Лавиния, улыбаясь, поправила тюрбан, под собственным весом упрямо сползавший ей на затылок, и поднялась на сцену, держа над головой три листка с именами добровольцев.

– Вот ключ, леди и джентльмены, – всё так же бесстрастно произнёс Рафаил Смит, предъявляя его публике. – Самый обыкновенный ключ. Он запирает и отпирает сундук, что находится перед вами.

Иллюзионист прошёл по краю сцены, показывая всем большой позолоченный ключ.

– Свет, если можно, – попросил он, подняв голову, к колосникам, где находились осветители.

В ту же минуту вся его фигура оказалась освещена столь ярко, что зрители, сидевшие на первых рядах, увидели каждый завиток в бороде и каждую морщинку на смуглом лице. Он ещё раз прошёлся вдоль края сцены, терпеливо демонстрируя публике ничем не примечательный ключ. Зрители, вытянув шеи, следили за его руками – кое-кто был настроен скептически (по большей части молодые джентльмены в костюмах из дорогой шерсти), но у остальных на лицах застыло восторженное нетерпение и детское ожидание чуда.

– Мисс Бекхайм, – иллюзионист повелительно шевельнул бровями, и его ассистентка с подносом в руках подошла к краю сцены, так, чтобы все могли внимательно следить за происходящим.

Музыка почти умолкла, из оркестровой ямы доносилась только лёгкая брабанная дробь, похожая на учащённый стук сердца. Рафаил Смит на глазах у всех запер сундук, а потом взял с подноса записки с именами, попросил зрителей в первом ряду убедиться, что это именно они, и, похлопав себя по карманам брюк, недовольно покачал головой.

– Будьте любезны… – Он словно бы стыдился собственной забывчивости: – Есть ли у кого-то в зале спички?

Тут же взметнулась без малого сотня рук, но иллюзионист, подставив ладони, уже поймал картонку, брошенную ему с галёрки.

– Благодарю, – церемонно поклонился он публике, и по залу прошелестели нетерпеливые аплодисменты.

Дальше всё произошло быстро: иллюзионист зажёг спичку и бросил её на поднос. Листки бумаги вспыхнули и превратились в пепел за считаные секунды. После этого Рафаил Смит поднял ключ над головой и дал публике возможность ещё раз осмотреть его, отпер сундук, и, не откидывая крышку, обратился к залу:

– Прошу тех, кто записывал свои имена, подняться на сцену.

Двое молодых людей – один высокий, статный, в поношенном котелке, второй среднего роста, тучный и одышливый – и твидовая леди в пенсне, поднялись на сцену, чтобы вынуть из сундука листки с собственными именами.

Зал взорвался аплодисментами. Твидовая леди была так поражена, что пенсне окончательно съехало у неё с носа и теперь болталось на цепочке. Растерянность заставила её сбросить маску, и стало ясно, что она намного моложе, чем пытается выглядеть.

Оливия хлопала в ладоши вместе со всеми. Происходившее на сцене, разумеется, не являлось ничем иным, кроме как превосходно исполненным трюком, но это так походило на настоящее, взаправдашнее волшебство, что размышлять о механизмах выполнения фокуса не хотелось вовсе. Антипатия к Рафаилу Смиту, возникшая в её душе в первые же секунды знакомства, нехотя уступила место уважению.

После главного номера иллюзионист продемонстрировал ещё пару чудес. Сначала на сцене, повинуясь лёгким пассам его смуглых рук, из ничем не примечательного глиняного горшка с землёй показался зелёный росток, на глазах превращающийся в маленькое лимонное деревце. Публика, затаив дыхание, следила за тем, как под «Весеннюю песню» Мендельсона, которую нежно наигрывал оркестр, на тонких ветвях распускаются белоснежные цветы. Цветение длилось недолго – уже через минуту в густой зелёной листве появились мелкие жёлтые плоды, которые, к нескрываемому восторгу публики, были преподнесены нескольким счастливцам из числа тех, кто сидел на самых дорогих местах.