Мюзик-холл на Гроув-Лейн

Прозвучало это трагически, но Оливия, воодушевлённая и недавним представлением, и знакомством с настоящими артистами (теперь ей было стыдно за то, что когда-то она считала членов труппы Филиппа заурядными ярмарочными комедиантами) не обратила на это должного внимания.

– А вы, мисс Кингсли, – повернулась она к грузной мужеподобной девушке, которая задумчиво крошила хлеб над тарелкой с супом. – Как вам это удаётся? Я имею в виду, так быстро менять костюмы?

– О, вы очень добры, мисс Адамсон. На самом деле не так уж это и сложно. Мистер Пропп, – она кивком указала на мужчин, сидевших за другим концом стола и увлечённо обсуждавших реквизит для новой шекспировской постановки, – гений в своём деле. Нам с ним очень повезло. Все мои сценические костюмы скроены и пошиты особым образом. Ну и, конечно, множество репетиций. Когда повторяешь что-то миллион раз, то потом уже не замечаешь, как руки сами выполняют то, что требуется.

Лицо её озарилось застенчивой улыбкой, как если бы принимать похвалу для неё было в новинку, а успех её номеров целиком зависел от мастерства костюмера.

– Вот-вот! В точности это и я мисс Адамсон твержу! – с энтузиазмом вмешалась Эффи, попутно успевая ухватить лопаточкой последний ломтик ветчины и, ловко орудуя одной рукой, скрыть его от бдительного взора Мамаши Бенни между двумя диетическими крекерами. – Она ведь будет работать с Бродягой вместо этой кошмарной неумехи Люсиль Бирнбаум, у которой обе ноги были левые, зато самомнения и гонора на десятерых актрис из Друри.

При упоминании погибшей девушки все на мгновение умолкли, а потом разом заговорили, перебивая друг друга. Эффи, казалось, была единственной, кто нисколько не смутился. Она с видимым удовольствием жевала ветчину и явно не ощущала никакой неловкости. Она даже не заметила, как Эдди Пирс с выражением неподдельного страдания на лице метнул на неё такой осуждающий взгляд, что менее толстокожий человек непременно бы поперхнулся.

Реакция Пирса не жестокие слова Эффи не укрылась от Марджори Кингсли. Истерзанный кусок хлеба выпал из её рук прямо в тарелку с супом, и на лифе нарядного платья появилось сырое пятно, но она даже не сделала попытки промокнуть его салфеткой и продолжала оставаться неподвижной, пока оно расползалось по ткани, принимая очертания вставшего на дыбы скакуна.

– Чай подан в гостиную, мэм. Я разожгла огонь, как вы велели, и в комнате стало теплее.

Появление горничной заставило чары рассеяться. Все с облегчением принялись шумно отодвигать стулья, поднимаясь из-за стола и учтиво пропуская друг друга вперёд.

Гостиная в пансионе миссис Сиверли своим убранством походила на множество других гостиных в таких же небогатых лондонских домах и пансионах средней руки.

Бугрились выпуклыми складками старомодные портьеры из тяжёлого негнущегося репса цвета порыжевшей августовской зелени, вытертую обивку на подлокотниках и изголовьях низких кресел маскировали вышитые накидки. На широкой каминной полке, вперемешку с керамическими фигурками, не имевшими никакой ценности, стояли два кувшина из лоустофтского фарфора (один из них когда-то давно был разбит сыном миссис Сиверли, а после неумело склеен), на крышке рояля, задвинутого в угол – множество фотографий в потускневших серебряных рамках. С них на вошедших в гостиную смотрели бравые военные в форме двух последних войн и суровые неулыбчивые дамы, все как одна напоминавшие миссис Сиверли (у которой было множество и родных, и двоюродных сестёр, внешностью пошедших в прапрабабку, чьим первым мужем, согласно семейным преданиям, был палач, казнивший Карла I).

Фотографии и дагерротипы были скрупулёзно поделены на две части: слева стояли изображения усопших родственников, справа – здравствующих. К немалому сожалению миссис Сиверли, правая часть семейного архива была представлена крайне скудно, потому как большинство членов её некогда обширной семьи к этому времени уже покинули юдоль земных печалей.

Среди фотографий и дагерротипов, стоявших по левую сторону, были изображения и обоих супругов миссис Сиверли, и пяти её тётушек, и четырёх сестёр, и малолетней дочери, умершей от младенческой лихорадки. О том, что всех этих людей уже не волнуют мирские печали и соблазны, говорили чёрные креповые розетки, прикреплённые к уголкам серебряных рамок.