Мюзик-холл на Гроув-Лейн

Лицо Филиппа наконец-то расслабилось. По-детски восторженно он обхватил сестру за плечи и, мимолётно прижав её к груди, отпустил и издал долгий вздох облегчения.

– Если бы ты знала, сколько… Но пойдём же скорее к остальным!

Взяв сестру за руку, он провёл её необычным путём – они миновали один поворот, затем второй, потом поднялись по деревянной лесенке и оказались в другом крыле. Оливия, покорно следуя за братом, поразилась тому, насколько же театр «Эксельсиор» огромен, хотя снаружи здание выглядит довольно скромно.

– Жаль было отвлекать людей от работы над декорациями, но я подумал, что неплохо было бы иметь дополнительное помещение, где артисты могут репетировать. И, представляешь, оказалось, что тут есть артистическое фойе. Правда пришлось вынести оттуда кучу старого хлама, – Филипп остановился у двустворчатых резных дверей и распахнул их перед сестрой.

Просторная комната с высоким потолком и двумя эдвардианскими каминами, облицованными мрамором, по-прежнему выглядела захламлённой. Её наполняли актёры, так и не переодевшиеся после генеральной репетиции. В костюмах елизаветинской эпохи, позвякивая бутафорским оружием, порой, не замечая того, окуная длинные перья, свисавшие со шляп и беретов, в бокалы с шампанским и шерри, они бродили между стен, украшенных ветхими театральными афишами, и гул их возбуждённых голосов сливался в нестройный хор.

И Оливии, и Филиппу тотчас вручили по фужеру с золотистым шампанским. Рафаил Смит, так и не снявший длинной ночной сорочки и тёплого колпака, провозгласил, поднимая сверкающий кубок из фольги, чуть помятый после вдохновенного монолога принца датского:

– За Лицедеев Адамсона! За их блистательное будущее! – и прибавил на латыни: – Totus mundus agit histrionem[13]!

Последнюю фразу повторил каждый, даже тот, кто латыни не знал вовсе.

Шампанское бросилось Оливии в голову, бледные ввалившиеся щёки Филиппа порозовели. Триумф витал в воздухе, смешиваясь с запахами артистического фойе, простоявшего запертым множество лет. С фотографий и афиш, развешанных по стенам, на артистов отрешённо взирали египетские жрецы и валькирии, шуты и римские воины, авионеры и миниатюрные танцовщицы в балетных пачках, силачи в полосатом трико, надменные арлекины и меланхоличные пьеро и пьеретты.

Застыв под картонным деревом, увешанным алебастровыми плодами, Марджори Кингсли наблюдала за Эдди Пирсом, изо всех сил делая вид, что увлечена разговором с Лавинией Бекхайм. Та, единственная из всех артистов сменившая сценический костюм на своё обычное платье, счастливо улыбалась и выглядела окрылённой.

– Мисс Бекхайм, – подойдя ближе, Оливия отважилась прервать её, – я восхищена вашей игрой! Мне никогда не доводилось видеть подобное! В вашем исполнении леди Ма…

Горячая ладошка Эффи Крамбл вдруг замкнула ей уста. Все, кто стоял рядом, умолкли, а лицо Лавинии Бекхайм так сильно побледнело, что грим приобрёл серый оттенок.

– Никогда, никогда не произносите название той самой пьесы в стенах театра! – с суеверным ужасом заклинала её Эффи. – Это может навлечь страшную беду на актрису, играющую ту самую роль, и на всю труппу тоже.

Оливия, решившая было, что это розыгрыш, взглянула на присутствующих – у артистов на лицах был написан непритворный ужас и облегчение людей, избежавших катастрофы в последний момент. Лавиния Бекхайм совершенно неподобающим для благовоспитанной леди образом залпом прикончила шерри и сразу же протянула бокал за новой порцией.

* * *

В гримёрку Имоджен Прайс не проникал ни единый звук. За окном уже сгустились декабрьские сумерки, но она предпочла наблюдать, как они вползают в её убежище, и не стала разгонять их ярким светом верхних ламп.

Горел только маленький настольный светильник с абажуром из цветных стёклышек. Отбрасывал витражные блики на столешницу, перекликался с искрами, сиявшими на ромбовидных гранях бокала с тёмным бренди.

Это был особенный момент. Все, кого она сегодня играла, так никуда и не исчезли. Их тени дрожали в углах гримёрки, окутывали её лёгким дыханием и шелестом одежд. Имоджен отпила из бокала и прерывисто вздохнула. Вытянула ноги в тёмных чулках и чёрных бархатных туфлях с пряжками, съехала в кресле без подлокотников так низко, как могла, чтобы подбородок уткнулся в грудь, и вольно раскинула руки. Спина, наконец, расслабилась, и напряжение потихоньку стало уходить.

Когда раздался стук в дверь, она резко выпрямилась. Неужели? Он всё же решил прийти к ней?

Надежда на её лице быстро сменилась разочарованием – в гримёрку вошла его сестра. Оживлённая, вся сияющая, она напомнила ей Филиппа, каким он бывал с нею раньше, до того разговора.

– Что вам нужно? – не скрывая усталости и досады, спросила Имоджен.

– Мисс Прайс, я на минутку, – Оливия поняла, что ей не рады. – Хотела поздравить вас с успехом. Никто, никогда, ни в одном театре…