Мюзик-холл на Гроув-Лейн

Эдди кивнул, глаза его подёрнулись влагой и, повинуясь импульсу, в благодарность за добрые слова он легонько сжал её ладонь. Обретя заинтересованного слушателя, он в своей обстоятельной манере продолжил делиться воспоминаниями о девушке, которую знал под именем Люсиль Бирнбаум, и в этих воспоминаниях она неизменно представала безвинной жертвой обстоятельств и крайне чувствительной особой, подвергавшейся злобным нападкам. К концу разговора его чашка была доверху заполнена шариками смятых салфеток, а в голове у Оливии безостановочно крутилась фраза: «Мир – сцена, где у всякого есть роль».

* * *

Пока Эдди Пирс и Оливия сидели в чайной, погода успела испортиться. Ветер усилился, и картинные хлопья снега, за чьим кружением так приятно наблюдать, сидя в уютной чайной, обернулись настоящей метелью. Снег летел в глаза, сыпался за шиворот и падал так стремительно, что успел погрести под собой и улицы, и крыши домов, и стоявшие перед домами экипажи. В белом мареве уличные фонари горели тускло, свет с усилием пробивался сквозь пляшущие снежинки.

Эдди Пирс, казалось, уже сожалел о своей недавней откровенности, и весь путь до Гроув-Лейн болтал о пустяках, не глядя на спутницу. В театре они быстро расстались. До начала вечернего представления оставалось не более часа, и пора было переодеваться и приниматься за грим.

Глядя на удаляющуюся вдаль по коридору фигуру Эдди, помахивающего тросточкой, Оливия не могла избавиться от мысли, что в разговоре с ним упустила нечто очень важное. Что-то такое, что могло бы пролить свет на случившееся задолго до её появления в театре «Эксельсиор». Часы внизу пробили четверть шестого, и она поспешила к себе.

В голове Оливии созрел план. Благовидностью он не отличался, и добропорядочные граждане навряд ли отнеслись бы с одобрением к подобному способу вести расследование.

Выход танцоров на сцену был запланирован в самом начале второго отделения. Арчи, открывающий программу, после своих номеров и до финального поклона всегда успевал наведаться в театральный бар за углом и в гримёрку, как правило, не возвращался. Иллюзионист с ассистенткой работали ближе к концу представления, что давало Оливии фору, причём Рафаил обычно с самого начала сидел в одной из свободных лож и наблюдал за публикой.

Из этого следовало, что на третьем этаже, где были расположены гримёрные для артистов, какое-то время никого не будет, и Оливия, проскользнув туда, сумеет произвести тщательный обыск. На самый крайний случай, если её вдруг застанут, у неё с собой будут уайтовские туфли, которые Эдди сам же и предложил ей починить.

Связав шнурки туфель, Оливия перекинула их через плечо и беспечной походкой отправилась наверх. На винтовой лесенке, разделявшей второй и третий этажи, она замерла и прислушалась. Выждав несколько минут, двинулась дальше, стараясь неслышно ступать по ковровой дорожке.

В дневное время гримёрные в театре никогда не запирались, и это было ей на руку. Единственным исключением являлась гримёрка иллюзиониста, так как там хранился реквизит, но в ней Оливия и так уже успела как следует порыться и не обнаружить ничего предосудительного.

В уборной Эдди Пирса было чисто и очень свежо. Нигде не пылинки, ни смятой салфетки. Из приоткрытого окна сквозил ледяной воздух, в полированных дверцах платяного шкафа отражалось сияние настенных ламп. Оливия принялась за дело.

В шкафу, на вешалках, висели костюмы Эдди – все светлых тонов, из добротной шерсти и твида, тщательно вычищенные и отглаженные. Каждая шляпа, а их у него было предостаточно, покоилась в подходящей по размеру картонке, галстуки и перчатки были переложены гофрированной бумагой, пахнувшей одеколоном. Внизу, под костюмами и пальто, лежали аккуратно уложенные коробки из-под конфет. Все они были пусты, кроме одной, верхней, в которой обнаружились аккуратно свёрнутые шелковые ленты, какими в лавках, торгующих дорогим бельгийским шоколадом, перевязывают подарочные наборы.

В ящичке гримировального столика не было ничего, указывающего на то, что Эдди ведёт двойную жизнь. Так, несколько открыток с видами Плимута, подписанных неразборчивым почерком, круглая жестяная баночка с кольдкремом, коробка с запонками, початая плитка шоколада и потрёпанный томик стихов Вордсворта в ледериновом переплёте. На форзаце была витиеватая надпись, сделанная сиреневыми чернилами: «Жозефине Эмили Пирс, лучшей выпускнице танцевальной школы Бекхилла. Йоркшир, 1901 год». Пролистав сборник стихов, Оливия обнаружила фотографию кудрявого ангела в белом платье, застывшего в сложном балетном па. На столике в вазе стояли сухие цветы, флакон одеколона с пульверизатором и жестянка с леденцами.

Коробка с гримом тоже была в полном порядке и ничем не напоминала картонный чемоданчик Оливии, где все принадлежности были свалены в кучу, и долго приходилось искать нужную кисточку или пуховку. Вообще, если бы не мужские костюмы в шкафу, то гримёрка Эдди Пирса могла бы принадлежать аккуратной юной особе поэтического склада.