Мизери

Дэвид Смит, стажер, считал, что ему повезло с русской учительницей. Мисс — звал он ее про себя, а в глаза — Светлана (поражаясь, как дети, не сморгнув глазом, произносят скороговоркой: «Светлана Петровна»). В прозвище Мисс не было ничего уничижительного для Светы. Дэвид, добровольно разделивший с ней обязанности классной дамы, находил, что у нее есть чему поучиться. Например, тому, как она держит себя с начальством: очень корректно и независимо. Или как она умеет тихо пошутить на его счет (он сознавал за собой недостаток, то есть, наоборот, избыток громкости), поставить на место (да, не следовало ему устраивать на распределении ролей заседание парламента: бывают ситуации, когда диктатура предпочтительнее демократии, но, кажется, все кончилось превосходно, так что он, как всегда, оказался прав… Или она?..); и детей она, хоть они и делают у нее, что хотят, все же в конце концов обводит вокруг пальца… А потом сама удивляется, что обвела. Или притворяется? Дэвид, не усложняй!..

Глагол «усложняй» был любимым в лексиконе Бориса. Он замыкал список русских глаголов «imperative», который первым вызубрил Дэвид, зная, что любое общение держится на десятке–другом таких глаголов, обычно коротких и легких. Ему нравились «дай» и «стой». Первый звучал жалобой, а второй, произнесенный с английской восходящей интонацией, означал, должно быть, угрозу. Интонация — это самое сложное, что есть в чужом языке. Его Мисс путала английские слова, могла вместо «чай» сказать «слеза», а вместо «соль» — «душа», но интонация ее была вне критики. Хотел бы Дэвид уметь так быстро перенимать интонацию! Эта русская адаптивность… Вообще, прожив месяц на частной квартире (квартира была коммунальной, но Дэвид принимал молчаливых соседей хозяина за членов его многочисленного, не очень дружного семейства), протоптав с дюжину надежных троп в дебрях города и потихоньку, с небольшой помощью Светы (огромной — своих учеников), выучив пятьсот русских существительных и десять прилагательных, он находил, что у русских есть чему поучиться и что, пожалуй, он не будет рад, если летом его перебросят в Китай. Дэвид был очень добрым мальчиком. Он быстро привыкал к людям, и люди любили его. Особенно дети. И Света.

* * *

Пьеса была ужасна. Света потратила на исправление три ночи и два выходных дня, но пьеса была неисправима. Убедившись в этом, она вернулась к первоначальному, Дэвидову варианту и только чуть упростила реплики, пожалев актеров, которым на выучивание ролей давалась жестоким режиссером всего неделя. Ну и, разумеется, Фея Задумчивости, предназначенная к воплощению на сцене самой Светой, никуда не годилась. Света без колебаний вычеркнула этот персонаж из списка действующих лиц. Тем самым она, можно сказать, одним росчерком пера лишила главного героя пьесы, носившего гордое имя Духа Мщения, его единственной собеседницы (Дух, грозное создание Дэвида, не опускался до разговоров с рядовыми героями). По мнению Светы, купированная пьеса много выигрывала в смысле оригинальности фабулы. Дух Мщения получал с уходом Феи Задумчивости ничем не ограниченную власть над планетой (Господи! Ну и название!), а причины его феноменальной мстительности приобретали еще большую загадочность, ибо все реплики, в прошлом обращенные к Фее, повисали в воздухе и становились практически недоступны расшифровке. Недоговоренность и перенасыщенность монологами обогащала сюжет мистическими полутонами, столь модными в драматургии двадцатого века. На последнее обстоятельство особенно напирала Светлана Петровна, возвращая автору отредактированный текст и соглашаясь во искупление самоуправства на неблагодарную должность помощника режиссера, он же администатор, он же костюмер и работница сцены.

Отказавшись от всяких поползновений на творчество, пугавшее ее в любом, самом незначительном виде, Света вздохнула с облегчением, и этих пор пьеса Д. Смита «Победивший мир» (английский язык убирал возможность двоякого толкования: «мир» означал «вселенную», и ничего более) стала нравиться ей тем сильнее, чем дальше продвигалась труппа по короткой дистанции от читки до премьеры. К марту Света была полностью очарована «Победившим миром» и могла возразить любому, кто посмел бы иронизировать над текстом его, а также подтекстом, очень глубоким, как объяснял автор, и даже глубже, как судила сама Света, думая о пьесе, двадцати восьми мужественных ее героях и несчастном, одиноком Духе Мщения, которого ей одной (потихоньку от класса) было жаль, в чем и призналась она учителю физкультуры, зашедшему к ним на генеральную репетицию с очевидным для Светы намерением выступить в роли театрального критика.

— Но, Светочка, — спросил учитель, — зачем столько краски? Особенно негритята у вас… Это Письман, что ли?.. Ну и ну, как похож!..

Света догадывалась, что учитель завидует ей, поэтому легко простила сарказм, прозвучавший в его замечании. Учитель немного мешал и немного… слишком шептал ей в ухо, но был уже март; Света давно выбралась на твердую почву, а все ждущие, шепчущие далеко отстали от нее.