Мхитар Спарапет

Нагаш Акоп присел на низенькую скамейку и взглянул на человека, который должен был отрубить ему голову. Палач по-прежнему внимательно и заботливо точил топор, словно в этом заключалась вся цель его жизни. Бритое лицо взмокло от усилий и, казалось, вот-вот лопнет, как лопается кожура на зрелой дыне.

— Тот мастер хорош, который держит в порядке свой инструмент. — Послюнявив большой палец, палач поводил им по лезвию топора. — Согласен?

— Увы, правил этих не знаю, к мечу и топору не приучен. А жаль. У многих солнце померкло бы в глазах…

Толстые щеки палача снова затряслись от смеха.

— Храбрым я отсекаю головы одним ударом. Но не думай, что мое ремесло легкое. Иные шеи как у буйвола. Взять к примеру брата Тахмаз Кули Надир хана. Год назад я отрубил ему голову. Аллах свидетель, одного удара не хватило. Сам изумился. Невиданное дело. Только вторым ударом прикончил. Такой крепкой шеи за всю жизнь не рубил. — Он изучающе оглядел Нагаш Акопа. — И твоя, брат, подходящая… Жалко мне бывает сносить головы, да не станешь ведь противиться воле аллаха.

Палач отложил топор в сторону, потягиваясь, встал и с наслаждением зевнул. Затем снова попробовал лезвие топора, улыбнулся и, подмигнув, добавил:

— Острый. Будешь доволен. Пройдется по шее как ветерок, совсем не почувствуешь боли. Не для всех ведь я его так точу. Очень нужно. Вот снесу твою голову и повешу этот топор рядом с другими. — Он показал на стену.

— Может, хочешь сказать, ремесло свое бросишь? — с отвращением спросил Нагаш Акоп.

— С чего бы это?.. — удивился главный палач. — Буду рубить головы до тех пор, пока кто-нибудь мою не отрубит. Просто есть у нас, палачей, хорошее правило: одним топором отрубать только пятьсот голов. Больше нельзя. — Он подошел к висевшим на стене топорам, положил руку на один из них и с умилением сказал: — Вот этим я отсек голову брату нашего хана. Храбрый был человек, но привели на плаху, и раскис, лишился чувств. А этот я привез из Исфагана. Мне подарил его мой учитель. И принадлежал он старшему палачу, служившему у самого «иранского льва», великого Аббаса…

Нагаш Акоп слушал его бормотание с содроганием и отвращением. Голос главного палача, казалось, вырывался из игольного ушка. Палач полуоткрыл дверь и повелел одному из своих помощников принести кофе. На обреченного Нагаш Акопа он больше не глядел.

Странное нашло на художника оцепенение. Равнодушно глядел на топоры и ножи, на кичливого буйвола-палача. В душе не было ни страха, ни раздумий.

А палач уже сидел на тахте, поджав ноги, и с удовольствием прихлебывал кофе. Наконец, отставив пустую чашку, он глухо спросил:

— О чем думает великий художник?

Нагаш Акоп глянул на палача, да так, что у того вдруг брови полезли на лоб.

— Удивляюсь, чего ты все воздаешь мне почести? — спросил художник.

Палач улыбнулся.

— А кто в силах отказаться от получения одного тумана в день, тэр Нагаш? Я бы рад держать тебя в моем подземелье целую вечность. Есть человек, который платил мне и Зулум Зекиру по туману в день, чтобы мы продлили твою жизнь и облегчили твои страдания.

— Кто же этот благодетель?

— Мне велено молчать.

Нагаш Акоп был чрезвычайно удивлен новостью. Кто же решился в этом вражеском городе подкупить главного палача хана и омерзительного Зулум Зекира?

Палач с таинственным видом подкрался к двери, прислушался и, убедившись, что никто за ними не подглядывает, кинулся к Нагаш Акопу:

— Слушай, гяур, глуп тот, кто считает триста туманов малым состоянием. За всю свою жизнь я не заработал такой уймы денег. А друг твой обещал и еще кое-что. Ну, а у меня же трое деток. Вот и смекай… Этой ночью мы устроим твой побег.

Нагаш Акоп, как ошпаренный, подскочил на месте.

— Яваш-яваш[34], — прошептал палач. — Хан приказал сегодня вечером, при заходе солнца, обезглавить тебя — в час, когда наши муллы с минаретов будут призывать верующих в молитвенные дома. Приказ есть приказ, и мы обезглавим, но не тебя, а другого. Есть у нас глухонемой один, слуга… На что он годен, и пяти курушей[35]не стоит. Оденем его в твою одежду и… Кто об этом узнает? Мы уже не раз так делали, и всего только за сто туманов. А за тебя нам целых триста отсчитают! Значит, будь наготове и жди… А теперь иди! И будь спокоен, от трехсот туманов разве что дурак откажется. А этому глухонемому я дам индийское усыпляющее снадобье, в шербет намешаю. Так обалдеет, что на руках снесем на плаху. Оо!..

Палач продолжал говорить, но Нагаш Акоп уже не слушал его. Надежда на освобождение восстановила в нем утраченные силы. Мысли вертелись вокруг загадки: кто же его спаситель?..

Луч надежды