Младенца на трон!

— Великий государь московский наказал передать, — ответил Иван Михайлович, и уголки его губ скривились в злорадной ухмылке, — дабы вы не тревожились, когда ее величество занеможет после разрешения от бремени. Ее величество беспременно оправится, хотя немочь ее попервоначалу и будет видеться опасной.

Побледнев, Сигизмунд отвернулся, настроение его мигом изменилось. Метнув взгляд на Воротынского, он произнес холодно:

— Благодарность Петру Федоровичу за заботу о моем семействе. Однако ж вы, господа послы, о мире приехали говорить?

— Именно так, ваше величество. Только прежде позвольте нам отдохнуть после долгой дороги.

— Конечно. Размещайтесь, господа, будьте как дома. Через несколько дней я пришлю к вам своего секретаря, с ним и обсудите порядок переговоров.

Послы степенно поклонились и неспешно покинули тронную залу. Сигизмунд, знаком отпустив придворных и на ходу кивнув помощнику, пану Зборовскому, вышел через боковую арку.

Пройдя через несколько зал, оба оказались в рабочем кабинете короля. Едва Зборовский закрыл дверь, как Сигизмунд нетерпеливо бросил:

— Следить за каждым из них! Видно, они вздумали отравить мою супругу, дабы сбылось их дурацкое пророчество. Чтоб ни один и близко к ней не подходил, головой за жизнь ее величества отвечаете!

В конце октября к царю прибыли гонцы от Воротынского. Тот сообщал, что король Сигизмунд, впечатленный потерей Смоленска, а еще больше — предсказанным заранее рождением сына и последующей болезнью супруги, согласился на мир. Правда, Чернигов пришлось все-таки отдать полякам.

Петр с улыбкой читал послание боярина, вспоминая, как пару месяцев назад тот пришел к нему в Вязьме, такой степенный и важный, а на лице явно читалось: ну о чем с этим малышом разговаривать? ему с няньками сидеть, а не с государственными мужами беседовать. И как потом Воротынский в изумлении замер и, кажется, даже начал икать.

Тогда-то Петр, ссылаясь на данное свыше знание, и объяснил ему свою идею. Пришлось приложить усилия, чтобы убедить в необходимости мира Ивана Михайловича, который был противником русско-польского сближения. Но в конце концов боярин согласился и все исполнил, как приказал Петр. И это возымело эффект.

"А иже при том были, — писал Воротынский, — теперича на нас глядят со страхом, ибо вся будущность сложилась в точности, как мы по твоему велению, государь, и глаголали. И по Варшаве-городу об тебе молва пошла, и по другим землям, да все в один голос сказывают, мол, покуда сей Божий посланник на Москве сидит, воевать с Русью невместно никому. А отсель мы ныне направляемся к королю свейскому Густаву и чаем его на мир по твоим кондициям уговорить, поелику об тебе, царь-батюшка, слух уже и до Стекольны дошел".

Мир со Швецией беспокоил Петра даже больше, чем с поляками. Еще до осады Смоленска он часами ломал голову, пытаясь придумать, чем зацепить Густава. Рылся в памяти, чтобы найти хоть какие-то события, связанные с членами королевской семьи. Увы, единственное, что ему удалось вспомнить — Эбба Стенбок, их родственница, умрет в следующем году. Он читал о ней давным-давно, а не забыл потому, что с Эббой был связан забавный случай: ее супруг, воюя с неким герцогом, неожиданно отдал Богу душу, и герцог, захватив их замок, велел открыть гроб с покойником и выдернуть ему бороду, дабы убедиться, что тот действительно мертв.

Что ж, на худой конец, если король Густав будет упираться, сойдет и "пророчество" о смерти Эббы. Но одного примера маловато, нужны были еще, и чем больше, тем лучше. Однако сколько Петр ни напрягал память, ничего больше придумать не мог. Он уже почти пал духом, когда вспомнил учительницу, румынку по происхождению, любившую мучить подопечных примерами из истории своей родины. "Расцвет Трансильвании начался на рубеже тысяча шестьсот тринадцатого и четырнадцатого годов, когда пришел к власти князь Бетлен", — вспомнилась Петру фраза, которую она не раз повторяла. Значит, предыдущий правитель в это же время умер. Ну и что, что он не швед, если указать Густаву и на эту смерть, то два таких "предсказания" наверняка его впечатлят.

В том же разговоре с Воротынским в Вязьме царь поинтересовался — кто сейчас правит в Трансильвании? Иван Михайлович, почесав голову, ответил: кто-то из рода Батори, вот только кто точно, он не помнит. В результате было решено угрожать шведам союзом с поляками и сказать королю, что коли он на мир не пойдет, то его мать, сестру и брата ждет та же участь, что вскоре постигнет князя Батори, а потом и Эббу Стенбок.

Петр надеялся, что все это вкупе с планом, который начал воплощать Пожарский, подействует на Густава. Но ошибся. К концу осени пришла еще одна грамота от Воротынского, и на этот раз он сообщал, что его миссия в Стокгольме не удалась. Увы, шведский король оказался не столь легковерным, как его польский собрат. Расстроенный царь приказал князю Дмитрию Михайловичу бросить все силы на создание боеспособного войска.