Младенца на трон!

Словно подтверждая его слова, над стеной со свистом пролетело пушечное ядро и ударило прямо в крышу небольшой покосившейся избы. Та с грохотом осыпалась, подняв столб пыли.

— Ступай за мной, — атаман хлопнул Бородавку по спине, — покажу тебе, как османцы нас обложили.

Вскоре они уже стояли на башне, скрываясь за высокими каменными зубьями. Перед ними в долине разместились лагеря противников. Тысячи разноцветных шатров заслоняли Дон, их бесконечные ряды уходили за горизонт. Между ними сновали люди: янычары в шароварах, коротких куртках и ускюфах[40], офицеры в тюрбанах и длинных богатых одеждах, похожих на ферязь, наемники в европейских костюмах. Время от времени они оглядывались на Азов и что-то показывали друг другу. Почти через весь лагерь протянулась насыпная гора, на которой копошились тысячи рабочих.

— Вон, гляди, — Иван вытянул руку в сторону реки, — то войско Мурад-паши. А там — полковник Мустафа. Со стороны моря — Селим-паша подпирает. Обложил нас султан Ахмед, аки зверя в норе.

— Да-а, силушка немалая, — покачал головой Яков, разглядывая раскинувшуюся перед ним картину.

— По переписи боевых людей тыщ сорок, да с ними поморяне и кафинцы, да мужики черные, кои по сю сторону моря собраны с ногайской орды на наше погребение. Вон там вот, на бережку Скопинки…

— Крымчаки, — перебил Бородавка, нахмурившись. — Я этих супостатов с закрытыми очами распознаю, немало они кровушки казацкой попили.

— Верно сказываешь. То сам Крым-Гирей с татарской ордой пришел. А горских князей да черкесов из Кабарды сколь, ууу… Да еще немецкие люди, ведающие взятие городов да всякие хитрости по подкопам и приступам. Все хотят себе славу добыть, а нам укоризну вечную.

— Тяжко, поди? — осторожно спросил Бородавка.

— Да куда там, совсем нас басурмане замучили. Поначалу-то, как они пришли, прислали к нам янычарского полковника с толмачами. Сказывал он, мол, обидели мы царя турецкого, прогневали, взяли евонную любимую вотчину, да опричь того, отделили его османские владенья от всей орды Крымской, а ему-де сие невместно, ибо орда им оборона. Что он там еще баял-то? — обратился Заруцкий к юному казачку, волочащему на стену мешок с порохом.

— Дык просил нас в ночь уйти, не помешкав, Иван Мартыныч, — отдуваясь, ответил тот, — хоть со сребром да златом, хоть с оружием — мол, на все согласные, лишь бы мы ушли. А от царя московского, дескать, выручки не ждите, не будет ее, ибо не ценит он вас. И коли б захотели мы, сказывал, так к султану могли б пойти в службу вечную, и он одарил бы нас платьем с золотым шитьем да талерами, и все люди его нам бы, казакам, кланялись в государевом Царьграде.

— Ага, — кивнул Иван. — Токмо мы над ним посмеялись, Яцко, да ответствовали, что у нас по сю пору никто зипунов даром не захватывал. Пущай-ка он, турецкий царь, возьмет нас в Азове-городе приступом, а величие его, собаки смрадной, нам без разницы. А коли нас здесь всех до единого изведет, так ведь не опустеет Дон от казачества — на отмщение наше придут иные молодцы.

— Любо! — воскликнул Яков. — Он, поди, такой-то удали и не видывал!

— А как они укрепились, — вмешался юный казачок, которому, видимо, было лестно запросто поболтать с двумя атаманами, — шатры поставили да палатки, так и принялись стрелять целый день да ночь. Огонь, грохот — как есть гроза небесная. Дыму было столько, что и солнышка не видать, только червленый кружок. Церковь Предтеченскую, гля, почти разрушили, осталась лишь Николина, вон, за пригорком. Потом набаты загремели, трубы, барабаны — и на приступ пошли. Я такого никогда и не видывал!

Заруцкий нетерпеливо дернул плечом.

— Ступай-ка, братец, куда шел, — скомандовал он и снова повернулся к Бородавке: — А было их тыщ двадцать пять. Пищали у всех длинные, с пальниками, на головах янычарские шишаки блестят, флаги да прапоры[41] развеваются. Подошли, стали стены рубить, а иные по лестницам полезли. С их стороны пальба, с нашей, дыму, Яцко, было столько, что мы — поверишь ли? — друг друга видеть не могли.

Очередное ядро с грохотом влетело в стену, она слегка задрожала, и Заруцкий махнул рукой:

— Давай-ка вниз, не то пришибут тут за милую душу. А вообще нынче тихо, видать, замыслили чего.

— Ясно чего, — идя за донцом, бросил Яков, — накидают вон ту насыпь выше крепости, поставят пушки и будут сверху вниз нас, аки дитев, расстреливать.

Спустившись по лестнице, Иван направился в сторону небольшой избенки, наполовину врытой в землю, и продолжал:

— В первый раз они до самой ночи приступали. Убили мы тогда тыщ шесть янычар ихних, но и наших полегло немало… А утрась собаки поганые шлют толмачей, просят, мол, дайте тела собрать, а мы вам за каждого павшего янычара по золотому червонцу, да по сто талеров за полковника. Да токмо мы не жуки-могильщики, мертвечиной не питаемся. Собрали они трупы, закопали во рве глубоком да знаки какие-то поставили с надписями своими.

— Иван Мартыныч! — к Заруцкому подскочил высоченный загорелый казак. — Косматый помер.

Донской атаман стянул шапку, горестно покачал головой и, обернувшись к полуразрушенной церкви, перекрестился.