Младенца на трон!

И вот сегодня, наконец, это свершилось! Кирилл в сопровождении полутысячи казаков прибыл в Братский монастырь и здесь, в Богоявленском соборе, посвятил игумена Иова в сан митрополита, а еще семерых священников — в епископы. Православие в Киеве восстановлено! Конечно, король Сигизмунд не признает этого, но да наплевать. На днях обнародуем статьи — и прощай, Польша!

В таком блаженном расположении духа Яков и задремал. Но не успел он погрузиться в сон, как раздался громкий стук в дверь, и в келью ворвался Тараска Бивол.

— Яцко, вставай! — завопил он. — Монастырь подожгли!

— Кто? — Бородавка рывком сел, толком не проснувшись.

— Почем я знаю, кто?! Униаты, небось. Поспешай! Горит со стороны шатров!

Коридор заволокло дымом, из келий группами выбегали полуодетые запорожцы. Когда они выскочили на улицу, западная стена уже пылала, а вместе с ней и палатки тех, кому не хватило места в монастыре. Казаки застонали от бессилия и ярости: это сколько ж братьев погибло!

Откуда-то из темноты раздались выстрелы, и молоденький есаул со стоном упал на траву. Пришлось занимать оборону, а огонь все разгорался.

— Атаковать надобно! — прокричал Яков сквозь рев пламени. — Они пытаются не дать нам монастырь тушить.

Перегруппировавшись, запорожцы бросились во тьму, где сверкали вспышки ружей. Они бежали, пригибаясь и падая, и вот, наконец, в ночи проступили силуэты атакующих. Обнажив сабли, казаки налетели на них, и завязалась кровавая драка. За сгоревших братьев каждый дрался, как в последний раз.

Бородавка рубился, словно лев, махая клинком направо и налево, не разбирая, где свой, где чужой. Сражаясь сразу с двоими, он вдруг услышал сзади характерный свист и не понял, а звериным чутьем почувствовал, что этот удар направлен в него. Резко развернулся, одновременно присев — а вдруг удастся увернуться? И в ту же секунду увидел, как между ним и смертельным клинком вырос Тарас, закрыв собой гетмана. Мгновение — и с тихим стоном Бивол медленно осел на землю. Яков до крови закусил губу и, заревев по-медвежьи, с новой силой обрушился на врагов. Он не знал, сколько времени шел бой, лишь рубил и рубил ненавистных униатов, мстя им за своего помощника.

Наконец, те дрогнули и побежали, а Бородавка подскочил к Биволу.

— Тараска! — голос его сорвался. — Ранен?

— Прощай, батько, — тот говорил через силу, тяжело дыша. — Помолись за меня.

— Погодь трошки, братец. Отнесу тебя монахам, они лекари знатные, вылечат. Мы с тобой еще повоюем.

Бивол застонал.

— Пустое, мне все одно… не жить… Слухай, Яцко… помолись… грех на мне. Ту грамотку-то… про Сагайдачного… я написал. Боялся… Царь московский, пока ты… в отъезде был… весть прислал… мол, свидел он в скорой будущности… убьет тебя Петро. Вот я и… подготовился… втаи. Ведал, что ты… не поз… волишь…

— Да ну? — Бородавка отпрянул. — Так что ж, не виноват, выходит, Петро? Не сговаривался с крулем?

— Нет.

— А как же… Погодь, там же по-латинянски было писано?

— Зазря, что ль… я три года… в семинарии… — в последний раз усмехнулся Тарас.

Глаза его закрылись, голова запрокинулась. Яков смотрел и смотрел на него, с трудом сдерживая клокотание в груди. Наконец он стянул баранью шапку и произнес единственное, что смог:

— Э-эх…

* * *

В просторном зале шляхетского имения Холодовских, расположенного недалеко от русской границы, за накрытым столом сидело с десяток польских дворян. Вечерело, два лакея разожгли камин и замерли за спинами гостей.

Константин Холодовский, статный молодой усач, временно жил в доме один: его супруга с шестилетней дочерью уехала к родственникам в Киев. И потому обед сегодня был скромный, почти холостяцкий: за столом сидели лишь мужчины — соседи, друзья и кузен хозяина, Александр Линевич. Они тихо вели беседу, явно не предназначенную для чужих ушей.

— Трудно жить стало, панове, — говорил один из гостей, Остап Грохольский, крепкий пожилой шляхтич со свисающими усами и казацким чубом. — Мало того, что с османцами война, так теперь еще и шведы свое урвать захотели.

— Да уж, обложили так обложили, — кивнул хозяин. — К тому же униаты лютуют так, что страшно из дома выйти.

— Брось, Константин, не нам бояться, — засмеялся Линевич. — Столько войн видели, одной-двумя больше — ерунда.

— Я не за себя тревожусь, — парировал Холодовский и повернулся к гостям: — Поверите ли, панове, супругу с дочерью до самого Миргорода пришлось провожать. Да и дальше небезопасно, оставил им охрану.

— Как казаки православие восстановили да со своими землями на Русь переметнулись, так и началось, — вставил Петр Сорока, невысокий вертлявый пан с худым лицом и длинными паучьими пальцами.

— Началось это раньше, когда патриарх Константинопольский приехал и православие восстановил, — возразил Александр. — Вспомните, панове, в первую же ночь униаты на Киево-Братский монастырь напали.

Все согласно закивали, а Линевич встал, неторопливо прошелся по зале и вернулся к столу. Наклонился к гостям и, загибая пальцы, добавил: