Младенца на трон!

— Да все так же, батюшка. Наши его стерегут в Азове, человечка к нему подослали, будто бы евонного сторонника, через него Джанибек письма в Крым передает. Ну, а мы их читаем, вестимо. Сказывает наш поставленный-то, что хан уже о побеге поговаривает, покамест все подходцами да намеками.

— Рано пока, пущай подождет, настанет вскорости и его время, — улыбнулся Петр и вскочил: — Ну, давай же! Давай! Э-эх…

Он снова уселся, облокотился на подушку и вздохнул:

— Жаль, с ляхами война. Они еще прошлогод обещались с нами состязаться.

— Им сейчас, государь, сам ведаешь — не до хоккеев. Они и так-то с османцами да шведами смертным боем билися, а тут еще Бородавкины проделки. Не от хорошей жизни нам Сигизмунд войну-то объявил.

— Оно понятно, — кивнул Петр, — когда вся Малая Русь, почитай, переметнулась. А литвины? Сколько уже к нам с землями-то перешло?

— Графов да князей четверо, а мелких шляхтичей уж дюжин пять. Да-а, королю польскому не позавидуешь.

— Погодь, еще и не так лихо ему будет, — царь с хитрецой подмигнул.

— Чую, не токмо ему, — покачал головой Шеин. — Патриарх Константинопольский гонца прислал, пишет, мол, готов он учинить то, об чем с тобой уговаривался.

— Пущай погодит покамест. Скоро уже.

В этот момент раздались разноголосые крики, и царь радостно вскинул руки:

— Гооол!

Воротынский со вздохом покачал головой: ну что ты будешь делать, а? Никакой степенности в государе. А с другой стороны — сидит себе, смотрит… как его… хоккей этот, вроде бы и в ус не дует — а пол-Европы перебаламутил. Чудеса…

— Эх, надо было Маржерету сказать, чтоб привозил французов учиться играть! — щелкнул пальцами Петр. — Не додумался я.

— Когда он вертается-то, батюшка?

— Да Бог его ведает. Посмотрит европейские армии да оружия новые — и назад.

— Ну да, ну да, — Воротынский поежился. — Не пора ли нам, государь? Студено больно. Как бы ты не захворал.

— Вы с Михал Борисычем поезжайте, я с Васькой вернусь, — махнул рукой Петр.

Бояре встали, поклонились и направились к возку.

— Иван Михалыч! — крикнул вдогонку юный царь. — Мстиславскому передай, пущай с верфью на Варяжском берегу поспешает!

Глава 38

Во владениях Николая Сапеги, новогрудского воеводы, собралось посполитое рушение[44]. Король Сигизмунд, приготовившийся проводить смотр, гордо выехал на вороном коне из ворот замка. За его спиной остались мощные стены и семь башен из красного кирпича, а впереди на огромном, покрытом тающим снегом поле выстроилось пестрое войско. Здесь были паны в дорогих кунтушах и жупанах, мелкие шляхтичи и наемники в кольчугах, мещане в скромных кафтанах, посполитые крестьяне коротких тулупах и шароварах. Тут же паслись лошади, в стороне стояли сотни телег, обозы, пушки, а позади всего этого великолепия поднимались разноцветные шатры.

Монарх медленно ехал к выстроившимся воинам, мысленно проклиная судьбу. Что за напасть обрушилась на его страну? Чем она провинилась перед Господом? Война с Османской империей, со Швецией, а теперь еще и с Русью. Проклятые запорожцы накатали царю грамоту, тот созвал Земский собор, и вот Малая Русь уже под рукой Москвы. Петр послал воевод, царскую гетманскую булаву и печать Бородавке, сохранил казацкой старшине и шляхте права и вольности, даровал городам Магдебургское право.

А как ловко все проделал — он, Сигизмунд, и глазом не успел моргнуть! О самоуправстве запорожцев стало известно быстро, но кто ж мог подумать, что дурак-царь согласится на такую авантюру?! Вот что значит ребенок у власти! Неужели бояре не объяснили, что за этим обязательно последует война с Речью Посполитой?

Впрочем, чего Петру бояться? На Руси давно мир, экономика, да, по слухам, и оружейное дело на подъеме — почему б не повоевать? Пожарский вон с войсками у Смоленска уже месяц стоит, сейчас ещё сил подтянет и… А вот что делать Сигизмунду? Страну терзают со всех сторон, снаружи и изнутри! И ладно бы только казаки — но десятками побежали и шляхтичи! Он уже не знал, где его земля, а где чужая! Проклятые предатели!

Король подъехал к войску, которое дружно ему отсалютовало. Приняв доклады двух полковников, он хотел было произнести воодушевляющую речь перед завтрашним отбытием на восток, но тут из строя выдвинулся минский староста Петр Тышкевич. Он слез с коня, торжественно подошел к Сигизмунду и, вынув из-за кушака саблю, с размаха воткнул ее в землю.

— Мы не желаем биться, ваше величество! — провозгласил он и, коротко кивнув, протянул королю пергаментный свиток. — И объявляем рокош[45]!

Ошеломленный Сигизмунд во все глаза смотрел на старосту. Шляхта решила воспользоваться проклятым правом на бунт в тот момент, когда страна оказалась между трех огней?! Да в своем ли уме эти магнаты?!

— Я отказываюсь верить, пан Тышкевич, — вскинув подбородок, гордо ответил он, — что лучшие люди Речи Посполитой устраивают мятеж, когда родную землю враги раздирают на куски!

— Вам придется поверить, ваше величество, — староста был совершенно спокоен, — ибо мы уже создали конфедерацию и требуем созыва сейма.

— И чего же вы хотите?

— Вашего отречения.

Ноздри короля задрожали, лицо окаменело.