Младший брат

– Пошли, – сказала она. – Это уже недалеко.

* * *

«Это» оказалось огромной фурой наподобие тех, какими пользовался ДВБ, – их безликие фургоны, ощетинившиеся антеннами, до сих пор разъезжали по улицам города.

Но эта фура никуда не ехала, а стояла в одном из переулков Ноб-Хилл, и на боку у нее красовалась надпись «Трое парней – доставка до дверей». Трое парней действительно были в наличии, сновали между фургоном и высоким жилым зданием с зелеными маркизами над входом. Выносили из подъезда аккуратно упакованную мебель в пронумерованных ящиках и в строгом порядке укладывали в фургон.

Маша провела меня вокруг всего квартала – видимо, ей что-то не понравилось. На втором круге она встретилась глазами с мужиком, охранявшим фургон. Это был чернокожий старик с добрым лицом, в огромных перчатках и с широченным, как у штангиста, разгрузочным поясом. Увидев нас, он приветливо улыбнулся. Мы с Машей быстро и уверенно взбежали по трем ступенькам и юркнули в недра фургона.

– Залезайте под большой стол, – сказал старик. – Мы оставили вам немножко места.

Грузовик уже был заполнен почти наполовину, однако возле огромного стола, накрытого толстым одеялом, остался узкий проход. Ножки стола были обмотаны пузырчатой упаковочной пленкой.

Маша потащила меня под стол, и мы скорчились, забившись между ящиков. Застоявшийся воздух пропитался пылью, и я еле сдержался, чтобы не чихнуть. В страшной тесноте мы сидели, плотно прижавшись друг к другу. Место для Энджи явно не было предусмотрено.

– Стерва ты, – сказал я Маше.

– Болван. Ты мне ботинки лизать должен из благодарности. Если бы не я, тебя бы захомутали через неделю, самое большее через две. И отвезли бы не в Гуантанамо-в-Заливе, а к черту на кулички. Может, в Сирию. Кажется, туда они упрятывают тех, от кого желают избавиться навсегда.

Я уронил голову на колени и попытался поглубже вздохнуть.

– С чего тебе вообще вздумалось учудить такую глупость – объявить войну ДВБ?

Я рассказал ей все. О том, как надо мной издевались. О Дэрриле.

Маша пошарила по карманам и достала мобильник. Это оказался телефон Чарльза.

– Тьфу, не тот. – Она извлекла еще один, включила, и наша пещерка озарилась призрачным сиянием. Покопавшись немного, она повернула экран ко мне.

На телефоне виднелся снимок, который она сделала за миг до взрывов. На нем были все мы – Джолу, Ван, я и…

Дэррил.

Я держал в руках документальное подтверждение того, что Дэррил не погиб при взрывах, а был жив, здоров и гулял вместе с нами за миг до того, как мы все попали в лапы ДВБ.

– Скинь мне фотку, – потребовал я. – Она мне нужна. Очень.

– Скину, когда доберемся до Лос-Анджелеса. – Маша выхватила у меня телефон. – Только сначала подробно проинструктирую, как жить в бегах и скрываться от полиции. Не хватало, чтобы нас обоих поймали и отправили в Сирию. И оставь свои благородные идеи о том, как спасти этого парня. Там, где он сейчас, с ним ничего плохого не случится… пока что.

Я хотел было отобрать телефон силой, но Маша уже успела продемонстрировать свою физическую подготовку. Наверно, у нее черный пояс по каким-нибудь боевым искусствам.

Мы съежились в душной темноте, прислушиваясь, как трое парней, пыхтя и ворча, загружают в фургон коробку за коробкой, расставляют и привязывают. Я попытался уснуть, но не смог. А вот Маша сразу захрапела. Железные нервы!

Сквозь узкий, загроможденный ящиками коридор, ведущий наружу, к свежему воздуху, пробивался тусклый свет. Я вгляделся сквозь мрак в эти яркие лучики, и в голове закружились мысли об Энджи.

Моя Энджи. Покачивает головой, хохоча над какой-то моей проделкой, и волосы щекочут мне плечо. Перед глазами встало ее лицо, каким я видел его в последний раз, в Сивик-сентре, когда я упал, притворившись, будто отравлен газом. Потом мысли перескочили на вампмоберов, они корчились на асфальте точно так же, как совсем недавно бились в агонии зрители в парке, и на них с дубинками надвигались громилы из ДВБ. Многие тогда якобы пропали без вести.

В том числе и Дэррил. Он со свежей раной в боку томился за решеткой на Острове Сокровищ, и его снова и снова таскали на бесконечные допросы, выпытывая, знает ли он что-нибудь о террористах.

Вспомнился отец Дэррила, раздавленный горем, опустившийся, небритый. Он наспех умылся и надел мундир – «для газеты». Узнав о судьбе сына, плакал как ребенок.

Мой родной папа – после исчезновения сына он тоже изменился до неузнаваемости. Сломался, как и отец Дэррила, но по-другому. И какое у него стало лицо, когда я рассказал, что со мной случилось.

И тогда я понял: бежать нельзя.

Я должен остаться и продолжать борьбу.

* * *

Маша дышала глубоко и размеренно, однако, стоило мне с предельной осторожностью, медленно-медленно скользнуть рукой к ней в карман за мобильником, она всхрапнула и шевельнулась. Я замер, затаил дыхание на пару минут, отсчитывая время: раз гиппопотам, два гиппопотам…

Постепенно ее дыхание снова стало глубже. Я плавно, миллиметр за миллиметром, вытягивал телефон у нее из кармана. Такая медлительность давалась нелегко, пальцы и вся рука дрожали от напряжения.