Младший инквизитор

Мне показалось, что здесь уже много лет никто не жил. Внутри изба состояла всего из одной комнаты, напротив двери высилась серая печь. Только огонь, горевший в печи и свечка, стоявшая на покосившемся табурете, освещали избу. В этой полутьме я разглядел скамьи у стен и стол у окна, на котором валялись какие-то тряпки и еще черт знает какой мусор.

Несмотря на разгорающийся огонь в печи, внутри избы было холодно, как в погребе зимой. Ольга Захаровна стояла у печи и мешала в большом котле, висящем над огнем, какую-то булькающую жидкость, от которой шел неприятный запах.

– Послеобеденная дрема, – сказала Ольга, не оборачиваясь.

– Что? – не понял я.

– Три стакана сахара и глаз единорога. – Она хохотнула и обернулась.

Я отшатнулся. Лицо состарилось до неузнаваемости, на меня глядела кривая на один глаз, сумасшедшая старуха.

Ольга Ершова, внюхиваясь в воздух, шагнула ко мне, и я невольно отступил к двери. Но Тимофей Дмитриевич шепнул мне:

– Не бойся, Ольге Захаровне пришлось вызвать дух своей бабки и вселить её в свое тело, чтобы та сотворила это зелье. Поэтому не удивляйся тому, что она говорит, все-таки в одной голове две личности.

– Помалкивай, старый хрыч! – гаркнула Ершова. – Мы вполне себе в своем уме, даже если это и не мой ум… то есть мозг-то не мой, а вот один из умов… – Она махнула рукой и сплюнула на пол. – Давай, поповский сын, ложись на стол. Луна уж над трубой висит. Живей, живей! – Она боком скакнула к столу и, напевая что-то про одиночество берцовой кости на древнем поле брани, принялась скидывать хлам со стола на пол.

Тимофей Дмитриевич кинулся было ей помогать, но Ершова управилась за минуту, так как появилась в ней какая-то нечеловеческая ловкость и быстрота. Я же стоял в растерянности, так как не ожидал, что обряд будет вершить дух чокнутой старухи, которая, похоже, при жизни была черной ведьмой.

Ершова схватила меня за плечо ледяной рукой, рванула к столу и снова приказала лечь. Я вытянулся на деревянном шершавом столе, ботинки остались висеть в воздухе.

– Вяжи его! Да покрепче! – Ершова кинула моток веревки деду, а сама скакнула к печи.

– Зачем? – Я приподнялся, мне все больше не нравилось происходящие.

– Магию просто так не выцарапаешь, сопротивляться будет. – Ершова, схватив котел, поволокла его к столу. – Так мы её клещами да зубилом.

Я поднялся и хотел соскочить со стола, но не успел, так как Ершова, плюхнув котел на трехногий табурет, схватила какую-то палку и огрела ею меня по лбу. Даже звездочки перед глазами поплыли.

– Да вяжи его, идиот старый! – крикнула Ольга.

Она опять ударила меня палкой, уже по груди, и припечатала к столу, а старик шепнул что-то, одна веревка связала мне ноги, а вторая привязала меня к столу.

– Ничего плохого с тобой не будет, – успокоил меня старик.

Ершова оттолкнула Тимофея и взмахнула надо мной кривыми руками, в правой руке сверкнуло огромное лезвие ножа. Я в ужасе вытаращил глаза, ожидая, что нож вонзится прямо в сердце. Но Ершова стала чертить в воздухе пентаграмму и произносить заклинания, и надо мной повис огненный знак сатаны.

– Магию растений держат в твоей крови заклинания смерти и любви, – сказала Ершова. – Если мы развеем эти заклинания, магия улетит, как воздушный шарик.

Ершова взяла пучок из трав и, отрывая листья и цветки, стала кидать их на меня, приговаривая:

– Любовь убьем ненавистью, смерть изгоним временем.

Она зачерпнула деревянным черпаком из котла жижу, налила в жестяную кружку. Потом приподняла меня за шкирку и приказала выпить все. Я не пил, мне просто закинули зелье в глотку. Оно обожгло огнем и горечью, желудок взбунтовался, не желая принимать отраву, но все же зелье не покинуло меня.

– Ну как, ядреная получилась ненависть? – хохотнула Ершова. – Три головы гадюки, желчь ростовщика, сердце брошенной невесты.

Я зашептал проклятия, они полились из меня сами собой, душа загорелась ненавистью ко всем и вся. Мне хотелось зарычать или начать бить кому-нибудь морду, или поджечь чей-нибудь дом, а лучше спалить пару городов.

– Ишь как покраснел, а зубы-то так и скрежещут! Хорошее, значит, зельице вышло! – потирая руки, воскликнула Ершова.

Я вдруг перестал контролировать себя и понимать, что делаю, я дергал веревки, желая вырваться, и все посылал к чертям в ад старика Тимофея и старуху.