Младший сержант Алексей Крайнов

Лёха же, застыв, не мог оторвать взгляда от мёртвого лица. Всплывала в голове последняя молитва майора:

– Господи Иисусе! Прими души мальчишек моих, которые ушли, и многих, которые уйдут ещё, как мучеников, за землю родную головы положивших. Дай нам, тебя отринувшим, своё прощение и силы – отстоять семьи наши, земли наши, честь нашу…

Глава шестая

Вечерело. Комбата схоронили там же, где и умер: на позициях артиллеристов, в окопе для хранения боеприпасов.

Младший сержант Алексей Крайнов в паре с красноармейцем Красовитовым вот уже пару часов как, не разгибая спин, усердно махали сапёрными лопатками, пытаясь поправить порушенные бомбами траншеи отделения. Пришли лазутчики с поля боя, привели шестерых пленных немцев. Четверых танкистов и двоих пехотинцев. Хвастали, что ещё с десяток постреляли, только Лёшка не поверил. То есть стрельбу слышали все, а вот кто в кого патроны жёг, было непонятно. Вовка Цепеленко, разглядывая в половинку трофейного бинокля мелькавшие в траве чёрные от сапожного гуталина задницы сослуживцев, приговаривал:

– Со страху по мертвякам лупят! Как бы друг друга ни постреляли, клоуны!

И, похоже, не ошибался. Потерь у лазутчиков, слава богу, не было, а вот трофеев притащили изрядно: сигареты, зажигалки, часы, карабины. Припёрли даже пулемёт с четырьмя коробками патронов к нему. Лёхе подарили снятый с подстреленного им офицера свисток. Часы же, пистолет, бинокль, автомат и трубку с табаком со смехом зажали.

Володька Цепеленко тут же прочитал другу лекцию на предмет, что личные вещи с мёртвых врагов, кроме оружия, разумеется, приносят новым владельцам сплошные несчастья.

Свисток без раздумий полетел за бруствер, а вот ранее выменянная половинка бинокля, с обоюдного согласия, была признана оружием и… оставлена.

Этой ночью решили из окружения не прорываться. Не убедил старый майор замполита. Да Лёхе и здесь было хорошо. Еда, вода, патроны – всего в достатке. Немец после неудачной атаки ещё раз вряд ли сунется. Чего, спрашивается, не сидеть?! А убежать, оно всегда успеется.

После ужина взводный отправил их с Красовитовым в распоряжение политрука. Получили приказ: охранять пленных ночью. Занятие, безусловно, ответственное, но время сна сокращающее напрочь. Фашисты, после краткого допроса и оказания помощи раненым, находились в опустевшей землянке майора, на командном пункте батальона. Сидели шумно. Гремели котелками – им тоже ужин полагался. Много гортанно разговаривали, веселились, курили наши папиросы. Кричали в завешенный брезентом дверной проём: «Гуд руссен папиросен!» По-своему добавляли что-то ещё, похоже, обидное, и снова ржали как лошади.

Пока ко сну готовились, замучили их с Димкой – то одного до ветра, то другого… Наконец, угомонились, разлеглись строго по ранжиру: командиры на лежанках, солдаты на полу. Маленькое окошко с другой стороны землянки Лешка ещё затемно привалил пустым снарядным ящиком и засыпал землёй. Там же расстелил себе шинельку. Справедливо рассудив, что утренняя смена самая тяжёлая, а потому как командиру, достаётся ему, наказал Красовитову разбудить «как светать станет» и, показав кулак для профилактики, заснул.

Проснулся от негромкого разговора, ещё затемно. Подошёл к входу в землянку. Димка, позёвывая, вёл неспешную беседу с немецким солдатом. Увидев Лёху, друг радостно показал на собеседника:

– Смотри, Лёш, из наших! У него мамка с папкой в гражданскую войну в Германию уехали!

– А чего сбежали? Буржуи? – переведя взгляд на немца, спросил Алексей.

– Найн! Найн капиталист! – замотал белокурой головой паренёк. – Майн родитель быль, жиль, на великий река Вольга! Он жиль, быль бауо! Крестьянин! – ломал язык парнишка. Русский ему давался тяжело, но общий смысл в речи улавливался.

– Они немцы обрусевшие были. К родне вернулись. А сам он помощник пулемётчика, тот, помнишь, с коробками, – толкнул Лёху в бок Красовитов.

– Помню, чё не помнить-то, не полгода прошло, поди! – недовольно пробурчал в ответ Лёшка.

– Это он твой расчёт положил, – показывая пальцем на опешившего Алексея, радостно затараторил друг. – Он, знаешь, сколько ваших набил?! Ого-го! А я ему помогал! Мы тоже пулемётчики!

– Криг, война, – опустив голову, грустно пожал плечами пленный.

Затем как-то незаметно перешли к разговору о доме. Хорст, так звали немца, с упоением вспоминал мамкины «штрудели», тушёную «кхоль», а Лёха, хоть и не понимал, о чём речь, радостно соглашался с главным: если еда мамкина, значит, обязательно вкусная.

Растрогавшись, рассказал историю о своих, раскулаченных и сгинувших неизвестно где родителях. Немец выразил сочувствие, пожелал Алексею после войны обязательно заняться их поисками. Слова его были приняты с благодарностью, и теперь уже Лёшка искренне выражал сожаление, что ненароком побил его боевых товарищей и чуть не убил самого. Был прощён. Пожали руки.