Младший сын. Князь Даниил Александрович Московский

Он лежал и думал и понимал, что умирает. И ему было одиноко. Все, кого он любил и кому верил, ушли раньше его. Ушел Семен Тонильич, ушел Олфер, умерла Феодора. Сейчас, в свой последний срок, он вспоминал почему-то ее одну, совсем забывая про Василису, недавно усопшую юную супругу свою. Не вспоминал он и детей, ею рожденных и умерших, только вспомнил могильную плиту над телом бледного мальчика, костромского князя, последнего сына своего.

Тохта обманул его, подло обманул, использовал и бросил, как старую ветошь. Где же ты, далекая Византия, мраморные дворцы, величие власти, золотое величие кесарей?

Что оставляет он? Бревенчатый город над рекой, измученные данями и поборами города, где глухо бурлит гнев и обида на него, на Андрея. Зачем он дрался, воевал, губил землю, наводил татарские рати на Русь? И где и в чем та мечта Семенова и гордые замыслы его и Феодоры, которая когда-то, давным-давно, далеким-далеко, там, в Великом Новгороде, шла по сукнам от пристани ко дворцу под радостный шепот толпы. Шла гордою византийской царевной, принцессой Анной, приплывшей ко князю Владимиру… А теперь лежит, изгнивая в земле, где только рассыпающийся прах в княжеском жемчужном уборе да черви, могильные черви среди жемчугов…

Почему он не бросил все и не поехал хотя бы поглядеть на дворцы и храмы Царьграда, своими очами узреть то, о чем баял ему Семен? Может, все – сказка, все дым и тлен, и нет дворцов, ни злата, ни храмов. Только Волга течет полосою стали, то синею лентой, то белой, как небо, или розовой на заре дорогой, уходя в далекие страны, на Восток, в Персию…

Волга, текучая вода. Одиночество. Напрасно прошедшая жизнь. Что ж! Ему осталось свершить немногое, распорядиться тем, что ему уже больше не принадлежит: властью, великим княжением. Благо, тут ни у кого не возникнет споров. Да, ты, Михаил, молодой, красивый и гордый, князь от света чела своего, законный наследник по лествичному древнему праву великих владимирских князей, ты победил! Тебе передаю тяжкий венец, вырванный мною у брата своего, золотой и терновый венец высшей власти. Высшей – под властью ордынского цесаря…

И за все, за все заплатили ему одним лишь последним унижением, одним лишь советом миром покончить вражду с братьями! Так был ли он хотя бы великим князем Владимирским? Или жалкой игрушкой в деснице татарского царя?!

Крестить Орду… Свет веры… Новая Великая Русь… Облачные города над великою холмистою русской равниной, где проходят дожди, где ветер колышет леса и текут, извиваясь, голубые реки на север, на запад и на юг, уходя в чужие пределы, в иные земли и страны… Где ты, золотое величие?! Только Волга течет и течет бесконечной, как время, струей…

Когда Андрей умирал, был великий гром. Тучи столбами громоздились над притихшей землей. С ужасом, будто Божьи зеницы, разверзалось небо, и ветвистые, толщиной в руку, молнии, раздирая, опаляли небосвод.

Гром гремел и раскатывался по земле. Узнав о смерти великого князя, взбушевались народные мятежи. В Нижнем громили и топили в Волге Андреевых наместников. Вече встало и в Костроме. Дряхлый Давыд Явидович был растерзан озверелой толпой. Иван Жеребец, чудом успевший спровадить сына, Андрея Кобылу, за Волгу, защищая Давыда, пал с раскроенным черепом. В замятне погиб и Александр, знатный костромской боярин, сын Захарии Зерна, кинувшийся было спасать воевод великого князя.

Андрей умер двадцать седьмого июля[94], на память мученика Пантелеймона, приняв схиму, и был положен у себя, на Городце. После его смерти бояре Андрея, всем скопом, поехали служить в Тверь.

Эпилог

Ветер начинается над Русью. Полные ветром густолиственные липы тяжело шумят, ворочая ветвями, светлые изнанки трепещут – словно огоньки пробегают по зеленым кронам дерев.

Ветер гонит пыль по дорогам и клонит долу хлеба. Зеленые тяжкие волны ходят по золотому полю, и колосья с тревожным шорохом сердито сталкиваются усатыми головами.

Ветер развеивает гривы лошадям, ветер холодит и сушит тело, потное после ночлега в сене, под овчиной. Время вставать запрягать коня.

Ветер шевелит соломенную кровлю, и Федор думает, просыпаясь: «Не снесло б невзначай!» Он лежит и слушает ветер, что гудит и тоскует в бесконечных высоких просторах. Слушает, как тихонько ноет зашибленная в юности голень, как тупо свербят не пораз обмороженные пальцы, как тянет в жилах – должно, к непогодью!

А ветер жалуется, и зовет, и не дает уснуть, и тревожит, словно забытая песня, пришедшая из далекого детства, из прежних, невозвратимых, золотых и горячих лет, и скорбит, и зовет за собою, волоча над землей сырые холодные облака.

Ветер проходит над Владимирским Опольем, гудит в шатрах и куполах церквей, рябью, сизыми языками вспарывает воду на Волге, и кренятся новгородские ушкуи в пенных струях, а то и заходят за острова и мысы переждать – не перекинуло б невзначай. Ветер гудит над Ростовом и Тверью, уходя в новгородские пределы…

Ветер пахнет дождем, и бедой, и надеждой. Что несет он с собою из далеких прошедших времен? Надвигаются брани, как тени облачных куч, и, как тени, бегут по земле.