Млечный путь

Спала она в ту ночь урывками и металась в бреду, потом снова просыпалась. По лицу блуждала тихая улыбка. Снилась ей широкая, величаво несущая волны река. Дунай, догадалась Нурания. По реке она плывет на большой лодке. Да не одна, а вместе с Зарифом и сидящими у него на коленях милыми близнецами. Мансур с Анваром тоже здесь. На веслах добрый старик Валдис. О, да ведь и Фатима, и Хайдар с Фагилей, и Марзия, и Залифа тут же. Плывут они неспешно, а над рекой разливается тихая грустная песня, слышится прощальный стон улетающих на юг птиц.

Слушает Нурания эти голоса и сожалеет, что все ее близкие вдруг куда-то исчезли...

Ночь была на исходе. Светало. Нурания вздрогнула, испугавшись, что на лодке она осталась одна. Долго лежала, вспоминая подробности сна и удивляясь, как невесомы и бесчувственны стали руки. Да еще голова кружилась от горько-сладкого полынного духа.

Все сильнее звучит печальная мелодия, громче и тревожнее птичьи голоса. Из глаз Нурании льются слезы, но она не в силах вытереть их. Вытерла бы — рук не поднять.

Но вот звуки стали удаляться. Гаснущее сознание Нурании мельком отметило: «Журавли летят...» Стараясь удержать в памяти голоса улетающих птиц, она почувствовала, что и сама взмывает в освещенную холодным утренним светом бездонную высь. Глаза затуманились и погасли, на губах застыла печальная улыбка...

Тепло земли

1

Всю дорогу Мансур досадовал, что в нужный ему момент случилась эта незадача с самолетами. Поезд тоже, конечно, не стоит на месте, спешит, делая остановки лишь на крупных станциях, но Мансуру кажется, что тащится он как черепаха. Мелькают за окном какие-то понурые, покрытые пылью строения, лоскутки чахлых лесов, иссушенные зноем, до срока созревшие, потому бесплодные поля. Области к западу от Урала были охвачены засухой.

Ехать Мансуру еще целый день и целую ночь. Как ни уговаривал он себя быть спокойнее, ничего с собой не мог поделать, метался по узкому коридору, подолгу стоял у окна, вглядываясь в пронизанное беспощадным светом небо.

Двое из его спутников, чета пожилых людей, с удовольствием пьют чай. Других забот у них нет. Правда, муж, словно опасаясь чего-то, изредка выглядывает из открытой двери, но тут же спешит на место и ложится отдыхать. Не проходит и часа, он уже снова начинает вытаскивать из сумки дорожную снедь. «Чай будем пить?» — спрашивает жена. «Да, чай будем пить», — отвечает муж.

А тот, плешивый, которого Мансур про себя назвал Занудой, изнывал от безделья, от того, что не с кем язык почесать. Вот и вертелся возле Мансура, как охотник, выслеживающий дичь, пытаясь завлечь его в сети разговора.

— Дни-то, дни какие выдались, земляк, а! — сказал Зануда, подойдя к нему.

Мансур стоял у окна в безлюдном коридоре. Говорить ему не хотелось, но не выдержал, процедил сквозь зубы:

— Радоваться нечему. Вон какая сушь!

Голос прозвучал резковато и осуждающе, а тому и горя мало. Важно, что сосед по вагону не оставил без ответа его пробное замечание насчет погоды. Клюнул, значит, сосед.

— О том я и говорю! Горит все кругом, только пламени не видно, — с охотой подхватил Зануда этот ответ, словно речь шла о приятных обоим вещах. Да еще и улыбнулся, сверкая новенькими белыми зубами. — Три дня назад вернулся из Зауралья. Хочешь спросить, что я там делал? Ну так ведь родом-то я с тех мест! Теперь в городе живу. Тридцать... какое там! — тридцать пять лет уже, как уехал из аула. Вот, говорю, время как проходит... Поверишь, нет ли, хлеба ровно на вершок поднялись от земли и засохли, а колос пустой, мертвый...

Все больше удивляло Мансура, с каким удовольствием заливался этот странный попутчик, рассказывая о постигшей страну беде, и при этом дергался и ерзал от нетерпения, ловил ускользающий презрительный взгляд собеседника.

— Нашел чему радоваться! — в сердцах остудил его Мансур и отодвинулся от наседавшего на него Зануды.

У того брови прыгнули вверх, глаза широко раскрылись и подернулись влагой. Он издал какой-то крякающий звук и, растерянно глядя на Мансура, заговорил-заторопился, глотая звуки и целые слова:

— Это кто же радуется? Я, что ли? Ох-ох, земляк, ты еще не знаешь Фасихова! Я плакал, горьки слеза... Сердце кровью облилось... А то — скажешь же такое: радоваться!.. Если бы только у нас эта засуха. Так нет же, вся Россия страдает. Да, вся Россия, земляк!.. Ну, положим, если целина даст хлеб, то голодать не будем, однако...

— Нынче, говорят, и там не густо, — прервал его Мансур, невольно втягиваясь в бессмысленную беседу. — А про засуху знаю, сам из аула...

— Стоп! Прямо в точку попал! — выкрикнул Фасихов и хлопнул Мансура по плечу. И неизвестно, чему больше обрадовался — то ли тому, что хоть эта мысль нашла подтверждение, то ли возможности поговорить вдоволь. Скорее всего, и тому и другому. — Ну теперь, видишь, земляк, а? Чуешь, куда дела идут?! — горячился он, выпятив кругленький живот и припирая Мансура к стене. — Ты скажи мне вот что — опять, значит, перед Америкой шапку будем ломать?!

— Страна у нас большая. В одном месте не уродится хлеб — Другие места дадут. Голодать не придется!