Млечный путь

— Ага! Не говорил я? Не предупреждал? Все вы так... это... безответственно рассуждаете! — рассердился Фасихов, не замечая иронии в словах Мансура, и раскинул коротенькие руки, будто охватывая кроме него и тех, кто виновен, на его взгляд, в постигшей страну беде. Но тут же с опаской поглядел по сторонам, прислушался к стуку колес и поднял указательный палец вверх: — Там тоже не понимают. Не видят того, что под носом! И это политика, да? Нет, земляк, нет, мы не так работали, не так руководили!

— Гляди-ка, я ведь думал, что ты из тех, кто считает, что булки на деревьях растут, — невольно засмеялся Мансур. — Тебе бы министром сельского хозяйства быть!

— Работать не умеют нынче! — все не унимался Зануда, размахивал руками, грозился. Но вдруг с подозрением уставился на Мансура: — Что, что? Министром, говоришь? Узнаешь меня, что ли? Ну, да, хоть и не министром, но в свое время в тех кругах работал. Я, брат, многое повидал... Шумели: целина, целина, а где ее хлеб? Два года есть, а на третий — шиш! Опять засуха или еще какая напасть... На том я и погорел, что правду говорил об этих вещах...

— Где же теперь воюешь?

— На пенсии... Ну, это другой разговор. Вот ты, земляк, говоришь, в деревне живешь, да и не молодой уже, может, ненамного моложе меня. То есть хочу сказать: наверно, хорошо помнишь, чего только не перенесла деревня с тех пор, как война кончилась, какие только опыты не вынесла! МТС упразднили? Упразднили. Колхозы и даже районы укрупнили? Укрупнили... А еще отменили трудодни, перешли на денежную оплату. Мало ли еще чего не натворили! Не скажу, что все эти меры только убыток несли, кое-что было на пользу, но ведь заморочили людей! Нет, ты не думай, я не против нового. Вижу, жизнь народа стала лучше. Машины, дома, телевизоры — все так, но случись засуха или дожди в самую жатву, остаемся без хлеба, без фуража. Неужели нет никакого способа избежать всего этого? А по мне, есть способ! — На лице Фасихова обозначилась загадочная улыбка, лоб заблестел бисеринками пота.

— Каков же этот способ? Скажи, если не секрет.

— В космос летаем? — спросил Фасихов, гордо вскинув голову.

— Ну, летаем... И в эти дни двое парней в космосе, — ответил Мансур. Он старался понять странное течение мыслей собеседника.

— Афарин, земляк, опять в точку попал! В том-то и дело, что летаем. А толку? Ведь способ-то там, в космосе, только мы не умеем воспользоваться им! Разве трудно придумать такое устройство, которое прямо сверху гнало бы тучи куда надо и отгоняло с тех мест, где не нужно? Понятно, думаю...

— Понятно, — рассмеялся Мансур. Хотел уже, махнув рукой, уйти в купе, но Фасихов схватил его за рукав.

— Зря смеешься, — сказал с обидой в голосе. — Вот увидишь, не пройдет и тридцать — сорок лет, будет, как я говорю.

— Ну, что же, увидим, если проживем столько.

Фасихов проглотил обиду. Внезапно остыв от запала и лелеемой, видно, с давних пор мечты, перевел разговор, на Мансура.

— Из какого района сам?

— Из Каратау.

— Каратау, Каратау... В сорок восьмом, нет, в сорок девятом пришлось побывать в тех краях. Помню, там один председатель, молодой совсем фронтовик, сильно споткнулся, по-своему решив спасти колхозный скот. Я тогда только-только начинал работать в министерстве, и послали меня с группой расследовать глупость того парня.

— Что же он натворил, тот председатель?

— Да уж натворил! Плохое было дело. Ой, плохое! Он, видишь ли, дойных коров раздал на зиму колхозникам, чтобы таким образом сэкономить корма остальным коровам и овцам. И что же? В итоге много скота погибло. Словом, с одной стороны, неподъемный убыток, а с другой стороны, прямая провокация, подрыв колхозного строя. Председатель-то был политически неустойчивый человек. Женился на девушке, пробывшей три года в плену, прятал трофейный пистолет да еще колхозников бил, дружкам своим и близким направо и налево раздавал колхозный хлеб... Да, наломал парень дров, ну и погорел крепко. Исключили из партии, посадили на десять лет.

«Не на десять, а на пять лет!» — чуть было не схватил Мансур этого болтуна, но сдержался. А тот продолжал разматывать свои воспоминания, соловьем заливался, все так же цепко держа Мансура за рукав:

— Наверно, помнишь, время было суровое. По голове не гладили за такие отклонения от линии. Но парень, конечно, сам виноват, сам в петлю полез. Ни имени-фамилии его, ни аула уже не помню. Прошло-то вон сколько лет... Правда, слышал потом, что после смерти Сталина вернулся он по реабилитации. Может, жив еще, а может, давно, как говорится, в бозе почил.

— Вон оно как... — протянул Мансур и отвернулся, чтобы скрыть пылающее лицо.

— А ты случайно не слышал эту историю? — допытывался Фасихов.

— Нет, — ответил Мансур, — не помню, чтобы в наших местах такое случилось. — Оттеснив словоохотливого попутчика, он вошел в купе.

Фасихов увязался за ним, решил, видно, довести свою историю до конца: