Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

«Желтая» память — во многом журналистское, цеховое: скандалы, личная жизнь, и прочее бельишко в котором интересно поковыряться. Есть в этом виде спорта и любительская лига.

Профессиональная память литературоведов и биографов. Сложно поддающийся описанию сплав искренней и глубокой любви, и… работы, деятельности, порой препарирования.

А все-таки главный герой этой истории сказал: «Биография поэта в покрое его языка». И добавить нечего, непонятно только зачем нужны истории из жизни.

Я искренне с ним согласен, но последние «книжные дела» открыли мне значение биографической памяти. Когда человек ушел, а голос его остался, и то, что он говорит, больше никто сказать не может, читатели (с помощью даже чужих впечатлений) как-бы пытаются уцепиться за говорящего, чтобы он не отдалился настолько, что перестал восприниматься человеком, не стал памятником или черной точкой на горизонте, уроком по литературе в школьной программе и т. д.

Сегодня все виды внимания к прошлому Иосифа Бродскоговместе создают неописуемый контекст. В результате их оркестровки юбилейных выступлений, музейных событий, кинопремьер и творческих вечеров, весь прошедший год строки из стихотворения «Остановка в пустыне» звучали для меня пророчески.

«Когда-нибудь, когда не станет нас,

точнее — после нас, на нашем месте

возникнет тоже что-нибудь такое,

чему любой, кто знал нас, ужаснется.

Но знавших нас не будет слишком много».

К счастью, у меня с этим стихотворением связаны ассоциации другого рода. В детстве я жил в большой коммунальной квартире на Исаакиевской площади, в знаменитом доме со львами постройки Монферана, по сути — обитал во дворце. Соседом по квартире, и не просто соседом, а жильцом, шевеления которого слышались порой прямо за стенкой, был известный ленинградский поэт Володя Уфлянд. С Бродским они дружили, и Иосиф заходил к нему в гости.

Я хорошо помню 1966 год. Как раз в те дни, когда Иосиф писал: «Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь…», Володя Уфлянд с моим дядей (мы жили с ним вместе) лазали по развалинам греческой церкви. Скалывали и снимали со стен керамический декор: византийские капители и геральдические щиты. Из капителей потом сделали кашпо, а щиты просто повесили на стену.

Часть II Сила притяжения

Точка

Точка — в книге так же значима, как смерть. А в жизни она условность, поставил точку, перевернул страницу, и движешься дальше. Через пару минут объявят следующую остановку.

Проблема пишущего человека в глубине и силе погружения в текст. Поток текста не отличим от реальности, и где ты оказался в момент постановки точки, — истина почти в конечной инстанции. По крайней мере, сложно разрываться на части. Одна твоя половина уплывает вдруг куда-то на сияющие витрины книжных магазинов. Другая — тащится себе, как ни в чем не бывало, обычным аллюром обыденности, пережевывая будни и разговоры о невыплаченных гонорарах.

С прошлым я… разобрался. Нужна была веская причина, чтобы вернуться к тексту уже опубликованному. Веская причина? Может быть, как раз не причина, а продолжение жизни… самым естественным для нее образом. Для нее естественно, например, чтобы автор книги проводил творческие вечера.

Так она (жизнь) и поступает с нами. В конце вечера задают вопросы, потом подходят люди и рассказывают свои истории. И, оказывается, что в Санкт-Петербурге, в каждой более-менее приличной аудитории ценителей поэзии на 40–50 человек обязательно находится один, а то двое, которые знали Иосифа Бродского, его отца или мать, или родители этого человека знали, или близкие друзья.

Это причина или нет, когда сама реальность продолжает рассказывать твою историю независимо от твоего желания? Понимаю, что Питер город маленький, и маленькая у нас страна, и планета невелика, но все же… Ощущение такое, что происходит диалог со всем миром. Ты спросил — он ответил.

И еще, есть ощущение воронки, которая закручивает события и людей, притягивая их к Иосифу даже сейчас, через 20 лет после его смерти. Или наоборот, именно сейчас. Человек или только имя притягивает нас друг к другу?

«Человек или только имя?»

После выступления в «Старой Вене» ко мне подошел Евгений Григорьевич Друкарев. Судя по визитке — доктор физико-математических наук, физик-ядерщик. По первому впечатлению человек незаурядный. Он бегло рассказал мне свою историю, крайне смущая извиняющейся интонацией. Мы встретились еще раз здесь же, через месяц, и он подарил мне книгу, написанную им вместе с матерью. Книгу, посвященную деду.