Млечный Путь

Когда Бушмар служил еще в армии, он тосковал по этой жизни. Здесь был для него центр мироздания. Но тогда он чувствовал это сильнее, чем теперь. Теперь он просто существовал, более других, может, озабоченный упорной своей борьбой с землею. Он попытался было выкорчевать в подлеске бесплодную доныне гряду. Но не справился. Так эта затея и осталась у него только в мыслях — вот что-то такое произойдет, время такое наступит, когда каким-то образом это у него получится, только постараться надо будет, и тогда что-то изменится… Ожидание этого не покидало человека, пока он доводил до лада, и доводил удачно, то, что оставил ему батька.

Подобным ожиданием были охвачены все. Бушмаровы деревенские соседи испокон века мучились на своей земле, она была тяжелой, но ее было мало. Люди думали — если б ее было больше, она была бы легче.

С огромной радостью люди принялись перекраивать ее, прирезать себе, где только можно было. Окрестные хутора сразу уменьшились. Сельчане откроили себе и княжескую землю. Земли хватило, ее стало вдоволь, но она стала еще тяжелее. Поэтому ее все еще было мало.

Надо было делать с землей что-то совсем другое..

Именно в это время Бушмар возненавидел Андрея. Андрей тогда начал орудовать на земле. Еще когда Бушмар служил в армии, Андрей первый подал ту мысль, за которую старый Винценты в разговоре с Бушмаром назвал Андрея гадом.

Люди не любили Бушмара, и он не любил людей. Он был звероват по натуре своей и, еще с батькой живя, привык отгораживаться от всех.

Уже в ту ночь, когда возвращался Бушмар домой из армии, он, ступив на землю свою, почувствовал было тоскливую тревогу. Но потом это прошло, он словно не замечал или старался не замечать того, что вокруг него творилось.

Но в глубине его души из этого вырастало страшное чувство. Может, оно росло от того, что так нежданно и такою близкой стала для него Андреева сестра. Амиля сама замечала это, и это заставляло ее страдать. Она не могла ради Бушмара отречься от брата, — с ним было связано все, что было в прошлом, чем наполнена была жизнь и поныне, и радости и горе, в его доме все было родным, с малых лет близким и знакомым. Но ведь и к Бушмару она была привязана великой и страшной теперь для нее причиной. Она теперь страдала ужасно. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться этим. Но с кем? А Бушмар? Вскоре после той сумасшедшей ночи Амиля снова стала из-за него плакать. Он становился все жесточе, хоть временами находило на него какое-то просветление. Однако же это было только слабым проявлением человеческого чувства, которое и в нем где-то дремало. Амиля видела — это не есть близость его к ней, близость того Лявона, который в первые дни был для нее всем.

Та беда, которую пророчил Винценты, неотвратимо наваливалась на Бушмара. С приближением осени все шире шла молва об этом и все больше лишала Бушмара спокойствия.

Лето тогда было жаркое, сухое. Такого лета никогда не знала Амиля. Что-то черное, страшное стояло перед нею. Это было неведенье страшного будущего, отчаяние, которое вместе с мучительными думами под конец лета стало овладевать ею. Бушмар был беспощаден. Она уже не спрашивала больше, за что он возненавидел ее. Об этом не надо было спрашивать. На это он ничего бы не ответил. Он сам, может, ужаснулся бы, если б мог осознать, что это ж он и на самом деле страшно возненавидел ее. Присутствие Амили угнетало, оно стало невыносимым. Она была связана через Андрея с тем грозным, что приближалось вместе с осенью.

За лето Амиля намаялась в поле. Бушмар нанял на полевые работы людей; его уже пугало, что Амиля тут среди них за хозяйку. Люди не знали этого, никто ни о чем не думал. Но Бушмару казалось, что все мысли людей только о нем. Он стал уже обдумывать, как же быть. Раньше мыслей у него было мало, думать он не привык.

Лето кончалось сухими днями. Амиля не замечала больше утренних рос, тихих вечеров. Все сделалось неважным, второстепенным. Теперь она и впрямь все больше превращалась в Бушмаровой хате в наймичку.

Разговаривать с Бушмаром она перестала, а Бушмар и подавно молчал.

XIV