Бушмар безумно глянул на старика и, по-прежнему не спеша, сел в сани и свистнул кнутом над мерином.
Бушмар опомнился тогда, когда он уже въезжал на свой двор. Тут он забеспокоился. «Убил или, может, оглушил только, да готово повернуться все как после того райисполкомовца». И хоть на него часто нападало теперь безразличие ко всему, в эту острую минуту он сильней, чем обычно, почувствовал красоту и дыхание этого синего леса, и этого дубового шума, и смолистый запах зимней хвои.
Бушмар бросился к конюшне, распряг коня и приготовил возок в далекую дорогу. С огромным нетерпением ждал он вечера. Был сам не свой, выбегал из хаты глянуть, не меркнет ли над лесами день, несколько раз подсыпал коню перед дорогой овса…
— Я поеду к брату, — сказал он Галене.
— Что это вдруг?
— Съеду на время…
— Чего это? — встревожилась она.
— Надо мне уехать отсюда.
Она застыла перед ним в молчаливом ожидании.
— Не убил ли я часом Винценты…
— Когда?
— Только что…
— Где?!
— Ай!
Он отмахнулся от нее рукой, как от назойливой мухи, гневно пронзил ее взглядом.
— Ты вечно сам себе беды натворишь. Сам накликаешь несчастье на свою голову…
— Молчи! — гаркнул он страшным голосом. — Из-за тебя это все!
— Из-за меня?!
— А из-за кого же?! Ты мне когда призналась, что он таскался сюда или сына своего присылал? Что тут против меня все подстраивалось…
Галена стояла белая как полотно.
— Когда ты мне призналась, что он тебя подговаривал бросить меня? Сразу не сказала, когда я только пришел, а посеред зимы призналась!..
— Не было в чем мне признаваться.
— Выходит, что было, если не признавалась, если сразу не сказала ничего!
— Как же я могла тогда говорить с тобой про такое, не помнишь, каким ты был тогда, в тот первый вечер?
— Молчи, у меня в голове теперь весь свет переворачивается. Меня за сердце взяло. Молчи, коли на то пошло, а то зараз и тебя прикончу!
— Меня? За что?!
— За все!
— Что ты бросаешься этакими словами?
— Ай!
Он взмахнул руками и выбежал из хаты. Затем вернулся, подбежал к люльке, посмотрел на сына. И рванулся тотчас же, будто сделал что-то недоброе.
Синел вечер. Бушмар запрягал коня. Галена на крыльце плакала. Бушмар не замечал этого. Он быстро погнал коня в дорогу. За лесом, где должен был лежать убитый Винценты, Бушмар пустил коня медленно. Он оглянулся. Никого нигде не было видно. Темень густела в кустах и под деревьями. Он свернул к тому месту и присмотрелся. Никого не увидел. Странный след, целая дорога канавкой тянулась напрямик через поле к тропке, ведущей в деревню.
— Жив, — пробормотал Бушмар, — пополз домой.
Ему не стало от этого ни тяжелее, ни легче. Но он осмелел. Хлестнул коня и помчался в деревню. В хате Винценты, как и в других, не было ни яркого света, ни движения.
— Коли б помер, дак суетились бы возле него, — сказал под нос себе Бушмар и промчался деревнею. Галас догнал его в чистом поле. Он прогнал собаку домой. Коня гнал так, словно погоня настигала его.
Винценты очухался к вечеру. Снежный холод пробрал его. Очень болел левый бок и плечо. Даже шевельнуться было трудно. Он попытался кричать, но не смог. Вместо голоса было что-то нечеловеческое, немощное. Он лежал и дрожал от холода. Вместе с тем горячка туманила голову и ломила колени. Разлапый дуб упирался над ним в небо. Ветер не давал покоя. Винценты снова стал терять сознание, но острый лучик мысли на мгновение придал ему сил. Он заставил себя превозмочь боль и кое-как перевалился на другой бок, затем лег на живот. Грудь провалилась в тяжелый снег. Уткнулось в него и лицо. Теперь стало еще хуже. Он полежал малость, пока отдышался, и попытался ползти. Ноги не пострадали, он ими упирался в снег и таким образом помаленьку продвигался вперед. Так и добрался до тропинки. А там уже искали его.
Но уже возле самой тропинки он совсем потерял силы и сознание. Когда укладывали его в сани, ему казалось, что это Бушмар, мелкий подпанок, сажает его в свой фаэтон, а он не хочет садиться: «Я его никогда у костела за локоть не поддерживаю, у него даже своего лакея нету. И не к лицу мне ездить в его фаэтоне, да еще вместе с ним». В минуты просветления мысли он шептал:
— Это он, это он.
— Кто — он? — спрашивали у него.
— Он, он, — шептал он и не мог сказать — «Бушмар».
Дома он впал в сильную горячку. И все сухими губами шептал, кривясь от боли:
— Вельможный пане, не беспокойтесь. Ваша вельможная милость…
Сына его и невестку корежили эти слова.
Тогда были лунные ночи. Соседи пошли на то место — говорили, что вокруг санных и пеших следов много. Убедились, что правда. И догадываться тогда же стали — след привел как раз к Бушмаровой дороге. Но за какую обиду Бушмар мог так изувечить старого Винценты? Причина никому даже в голову не могла прийти. Тихая была зима. Те следы на снегу оставались какое-то время. Довольно долго Бушмаров след чувствовал на себе и Винценты. Не надеялись даже, что он выживет. Страшно стало хрипеть у него в груди. Но старик был живучий как кот. К весне кое-как подниматься стал на ноги.
— Бушмар? — спросил как-то раз сын, когда батька веселей стал глядеть на белый свет.
— Ага.
— За то самое?