День выдался солнечный, ясный. Гуляли, любили - все было просто, легко и счастливо. И Машка... кажется, он ни разу еще не видел ее такой. Чувство такое, будто их еще больше сблизил этот его "ночной срыв". Что ж, ради этого стоило?
Только раз его кольнуло: а ведь комизм нынешней ночи не отменяет необъяснимости и абсурда ночи первой. Но он вдруг объяснил себе закрытый изнутри крючок. Закрывал дверь настолько осторожно, так боялся разбудить Машку, что повернул дверь под другим углом. А под другим углом крючок вполне мог закрыться сам. Надо будет проверить. Тут много не надо, чуть другой угол и все. То есть, ларчик просто открывался? Закрывался, в смысле. И не хватало еще, чтобы выкрутасы собственного разума испортили ему... он же счастлив, и это главное. Конечно же, главное. И вдруг мысль: даже, если этот (нецензурное прилагательное) крючок десять раз сам защелкнулся - то, что он видел и слышал той самой ночью, было реально. А он все пытается обмануть себя. Да что там! уже обманул, если называть своими именами. Но как тогда быть с сегодняшним счастьем? А почему, собственно, то, с чем он столкнулся той самой ночью не совместимо с его счастьем? Необъяснимое, да? И он не объяснит. И что из этого?! Жизнь продолжается. И настолько ли важно это необъяснимое? С чего он взял, что оно вообще имеет отношение к нему? То есть как? Пусть себе заходят к ним в дом, когда им вздумается? Пусть запирают двери, исчезают бесследно? Не так уж и страшно правда? А если завтра они вдруг останутся?! Получается, ему нужна не разгадка, не раскрытие, не явственность, но лишь гарантии безопасности и доказательства собственного психического здоровья? Именно! И он в этом прав совершенно. И Машка права. А вся фигня насчет "спасения мира"... кажется, это необъяснимое слишком словоохотливо, вообще избыточно. Главное, что он устоял, справился с собственной психикой, не говоря уже о психосоматике.
Тусклую лампочку на веранде заменил на стоваттную, найденную им на антресолях (лишь бы выдержала проводка), пусть горит всю ночь. "Да, конечно, отгонять силы тьмы и соседей", - комментирует его усилия Машка.
Уже к ночи вдруг: а все необъяснимое легко объяснить, если Машка с ними заодно! Чушь, бред, мерзость, но... И он пошел по цепочке причинно-следственных: пока он ломился в дверь, выпустила их через окошко, спокойно заперла окно изнутри и, с самым невинным видом, пошла встречать его, по дороге могла стереть их следы в коридоре (там же всегда лежала половая тряпка), если следы вообще были, сейчас сухо и нет грязи. Но зачем? Зачем?! Так! Если он задает такой вопрос, значит, еще не свихнулся... полностью. А если он вдруг найдет ответ?! А последняя электричка уже ушла, уже поздно. Она испытывает его. Это какой-то тест? Но тест на что?
Неужели таким путем хочет удостовериться в психической устойчивости отца ее будущих детей? Бред! А что, если это просто розыгрыш?! Вот такой, злой немилосердный, тяжеловесный, по сговору с какими-то соседями. Может, и задумывался как веселый и милый, но получился злым и тяжеловесным. Нет, Машка не могла. И эта ее тревога за него и все попытки помочь... такое имитировать невозможно. Другая в ужасе сбежала бы от внезапно глюкнувшего друга. (Сегодня у него люди в тогах исчезают в доме, а завтра тебя же задушит в кровати!) А, может, потому и не сбежала, что сама же придумала и продолжает розыгрыш? Но причины, цели нет. Нет и не может быть! После розыгрыша всегда наступает восторг разыгравших - вот какие мы молодцы, хи-хи, ха-ха, в этом весь смак. Но Машка?! Как все-таки низко он мыслит! Паршивый привкус какой, будто поймал себя на мысли об инцесте или о том, что неплохо, если б Машка вдруг умерла, тогда бы он мог познакомиться с кем-то получше и без угрызений совести перед брошенной Машкой. Только в этих двух вариантах его извинило бы, то, что это так, не всерьез, просто похоть души и мысли (было б так, наверное, если б такие чудные мысли, в самом деле, его посетили), а вот насчет того, что Машка с ними заодно!
Но он же любит ее. Любит! А все остальное вообще не имеет никакого значения.
Сказал ей:
- Пойти, что ли, перевернуть ту твою бочку под стоком, - делано рассмеялся, - вдруг те двое как-нибудь умудрились в ней спрятаться.
- Дурак! - она-то думала, что все уже позади, он разобрался в себе, отвлекся, и все у них стало по-прежнему... и неприятно от того, что он вот так обошелся с ее детским воспоминанием и сделал это специально, демонстративно даже.
Он извинялся долго, неумело, чуть ли ни фальшиво. И ненавидел себя за собственную бездарность.