Мне – 75

И даже недостаток денег для достойной жизни не стимулирует, так как тут же выползает спасительная мыслишка, что многие люди еще беднее живут, ничего, бедность не порок, зато живем достойно…

Да, бедность не порок, но это единственное, что можно сказать в ее пользу. В бедности есть что-то от запаха смерти. Потому все же для себя и для других мы должны на последних каплях воли вставать с дивана, двигаться, работать, улыбаться, не жаловаться, выпрямлять спину, не шаркать, и вообще делать вид, что мы такие же бодрые, сильные молодые и полные сил, какими были когда-то.

Наш мозг панически боится работы и всячески ее избегает. Нет, он готов поработать, даже поработать интенсивно, но только несколько минут, а потом начинается то, что Павлов называл «охранительным торможением».

Да, самый лучший путь, конечно, сделать из работы удовольствие. Лучше всего это продемонстрировал Том Сойер, когда тетя поручила ему красить забор. К сожалению, такие трюки удаются не всегда, потому нужно изобретать что-то новое.

Обо мне известно, что я вроде бы яростный спорщик, по любому поводу заключаю пари. Вообще-то не по любому, это преувеличение, я достаточно рационален, и заключаю пари только по таким, что принесут мне пользу. А наибольшая польза от выполненной работы в сжатые сроки. Сделать же ее легче всего тогда, когда как вилами у горла прижат к стене. То есть пообещал, все видят, свидетелей много, это же какой позор, если не справишься, зато как можно фанфаронить, когда все сделаешь всем на удивление!

Такая политика кнута и пряника очень хорошо работает и по отношению к себе самому, такому замечательному и оберегаемому, но ленивому по выше указанным и очень уважительным причинам.

Да, инстинкт рулит нами на протяжении всей жизни. В молодости я был ярым сторонником продления жизни до бесконечности и, желательно, полного бессмертия.

Парадокс в том, что смерти больше всего страшатся те, кто от нее далек, а не те, кто в силу возраста близок. И вот теперь все чаще из подсознания выныривает умиротворяющая такая мыслишка: ты молодец, прожил полную жизнь, размножился, вспахал и засеял, собрал урожай, теперь можно и оставить эту землю новым поколениям, а то с тобой в пещере тесно…

И мысль о скорой смерти вовсе не кажется ужасающей, как было в молодости. Мысли, увы, тоже производное инстинкта.

Но инстинкт еще не знает, не успел узнать из-за стремительных изменений в обществе, что еды уже хватает на всех и вовсе не требуется освобождаться от стариков. Хватает и пространства для жилья, а самое главное, в усложняющейся жизни учиться приходится так много и долго, что старики как раз и являются теми, кто мог бы трудиться с наибольшим коэффициентом полезной отдачи.

Но, увы, инстинкт движет не только молодыми, что привычно смотрят на стариков, как на обузу, дескать, мамонта уже не добывают, а жрут и место в и без того тесной пещере занимают, некуда детей положить, но и сами старики это чувствуют и стараются поскорее освободить мир от себя, чтобы не расходовать и без того скудные ресурсы на неработоспособных.

С другой стороны, будучи молодыми, мы смотрели жадными глазами на всех женщин репродуктивного возраста, и перед нами возникали сладостные картинки, как мы их совокупляем прямо на улице, однако же сопротивлялись велению еще более самого могучего инстинкта, самого-самого мощного, направленного на продолжение рода.

Потому можем и должны сопротивляться сейчас велению инстинкта, мягко, но настойчиво призывающего нас освободить место для молодых. Места, как и еды, хватит всем, инстинкт это не скоро поймет, если поймет вообще, нам нужно все-таки жить как надо, а не как хочется, потому что мы в обществе, его члены, а требования в обществе сейчас совсем другие, чем были в стаде питекантропов.

Я уже говорил, что моя мать начала умирать уже где-то к семидесяти годам, ослепла и еле двигалась, потом слегла, но я ее поймал, хитро разбудив другой инстинкт, материнский, заявляя, что мне вот так много нужно сделать, но не успею до семидесяти лет, я же ориентируюсь на срок ее жизни…

И она жила, старалась прожить дольше, чтобы и я жил дольше, каждая мать этого хочет, и вот два инстинкта если боролись даже на равных, то со мной материнский инстинкт все же сопротивлялся намного успешнее.

С возрастом мы устаем быстрее, что аксиома, а еще становимся капризнее, хотя сами так не считаем. Нам труднее сосредоточиваться. Это заметил как по себе, так и по сверстникам. Хотя слово «капризнее» не совсем точно. Большинству из нас по-прежнему до лампочки, что в тарелке поставит перед нами жена или какие штаны, а то и вовсе брюки надеть, однако теперь любая мелочь может отвлечь нас от работы… с гораздо большей степенью вероятности.