Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

          Дух, что годами вызревал на ниве Храма,
                    наконец расправил крылья —
И устремился безоглядно к небесам, его взрастившим!
  Но душа осталась прикованной к бренности жизни,
                   Безгрешная, но робкая душа.
        О как все помыслы чисты, как благородны!
       Но откуда ж это страстное смятенье сердца?
 Как, однако, глубоки в материнской земле его корни!

             Хорал

— великий миг примиренья,                 Слияние небесного с земным.
                  Не упустите ж этот миг —
                   Услышьте и утештесь.

Речь, как вы, наверное, догадались об одном из самых возвышенных произведений для фортепьяно — «Прелюдии, хорале и фуге». На концертной эстраде оно не редкость, но, кажется, никто не сыграл его так, как Рихтер. Вот я и говорю вам: услышьте и утештесь.

ПЕТР ЧАЙКОВСКИЙ ГЕНИЙ — НИЧТОЖЕСТВО /По следам одной книги/

«Мое царство — в воздухе.»

/Бетховен/

«Мы в небе скоро устаем.»

/Федор Тютчев/

  Вот она дистанция между талантом и гением! Первый тоже
              стремится ввысь; это стоит ему усилий,
и он вынужден вскоре возвращаться на землю — отдышаться и
                силы восстановить. Разбивается редко.
        Гению не нужно усилий: небо

— среда его обитания.          Каждое возвращение на землю для него падение,
                           нередко трагическое.
 Гений одинок, но только на земле, для которой он не рожден.
            В полете он одинок не бывает — с ним Бог.
       Со святым Бог в пещере, в пустыне; с гением в небе.
   Никогда не жалейте, но и не старайтесь принизить гения.
       Смиритесь с тем, что он есть, если не способны ему
поклоняться. За это вам откроется когда-нибудь уголок того
             сада, что оставит он после себя на земле.
           И как знать: не найдете ли вы там цветок,
                 которого так не хватало вам в жизни.

Не так уж много имен, ставших символами русской культуры. Назовите два — не задумываясь. Ну, конечно: Чайковский и Пушкин! Но если поэт окружен ореолом безоговорочного, воистину всенародного обожания, то личность Чайковского и при жизни композитора, и вот уже более 100 лет после его внезапной загадочной смерти продолжает вызывать массу противоречивых суждений и кривотолков.

Доводилось ли вам читать нашумевшую книгу Нины Берберовой «Чайковский», изданную в 1936 г. в Берлине, а у нас только в 1993 г. Хорошая, вроде бы, книга, с любовью и со знанием дела написана, но оставляет очень уж тягостное впечатление. На это же указывают и приведенные в послесловии суждения Г.Адамовича и В.Ходасевича. Но автор по их мнению тут не при чем — таков мол герой. Адамович даже считает, что если бы не музыкальный гений Чайковского, судя по его дневникам, можно было бы заключить, что в жизни он был — «ничтожество»! У Берберовой Чайковский не ничтожество — просто слабый, истеричный, больной, и даже трудно сказать, какое чувство вызывает к нему эта книга: жалости или, как считает Ходасевич, любви — несмотря на его «интеллектуальное безвкусие и эмоциональную расхлябанность». В любом случае, остается недоумение: как же мог такой человек написать такую музыку? Мне кажется, что и Берберова, и многие другие биографы гениев, особенно в музыке, допускают одну и ту же ошибку: пытаются постичь своих героев, проецируя известные (притом не обязательно истинные) жизненные обстоятельства на их творчество. То есть творчество рассматривается как некий вторичный продукт. Получается так: жил-был Петр Чайковский, жалкий, грешный, больной человек, но, будучи к тому же и гением, он писал музыку, за которую мы готовы простить ему все его человеческие недостатки и даже полюбить его с ними.