Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

                    ЧЕТЫРЕ АНГЛИЙСКИХ СЮИТЫ
              /После концерта Святослава Рихтера
           в Малом зале ленинградской филармонии
                              30 апреля 1991 г./

                     Вы были так печальны, так бледны.

                   В Ваших руках, казалось, плачут розы.
А как же я? Как возвращаться к жизни повседневной, когда все
 силы из меня изъяты без остатка? Или так надо: вычерпать
   сперва до дна колодец, чтоб вновь наполнился он влагой
                              родниковой, чистой.

Летел когда-то я в небесной выси; над нами и вокруг сиял эфир,

      внизу, сверкая, громоздились облака,словно застывший
Ледовитый океан. И вдруг как-будто в проруби бездонной земля
  прорезалась, невзрачна и скудна. И я подумал: «И вот в этой
          бездне, без воздуха, без света, неделями не видя
                солнца, мы живем!..» Но я отвлекся.

Так, значит Бах. Сюиты. Танцы... Красивые названья: сарабанда,

  менуэт, буре. Не то что нынешние твист и рок-н-ролл. Н-да,
танцы... Танцы? А может все-таки симфония, по грандиозности
                           подстать Девятой?
               Как бы назвать ее? — Божественной!

    Однако Бог — да, мудр, но чтобы столько скорби там, на

    небесах! Смиренье, радость, страсть, молитвенность,     томленье... Быть может, это Страсти ...по Христу!?

                     Куранта... жига... аллеманда...

Один мой друг, прекрасный музыкант, как-то сказал про Вас:
«Да он играет Гайдна, точно Баха!» А Баха — как Бетховена? Или — как Баха, которого сумел один постичь за триста лет!

Ты, Рихтер,

— бог, и сам того не знаешь. Какая чушь: как может                        Бог не знать, кто Он такой!

                  Вы были так печальны, так бледны...

   Да, вспомнил, наконец, что мне еще подумалось тогда над

               облаками, при виде тощей скудости земли:

«И я туда вернусь из Храма Света, чтоб в сумерках бесследно

               раствориться. Тогда воздушный пузырек,
  моя душа, всплывет к поверхности и с синевой сольется.»

Но в чем же все-таки секрет необыкновенного воздействия музыки Баха на слушателей, именно на слушателей (у музыкантов-профессионалов свои критерии) — ведь внешне она относительно монотонна, в ней нет драматического развития, почти отсутствуют яркие эффекты, запоминающиеся мелодии. Оказывается, этот вопрос давно уже волнует не одного меня, дилетанта, споры на эту тему не утихли до нашего времени.

У гениального чешского поэта Карела Чапека есть такая фраза: «Дивна власть пламени и текучих вод, засмотрится человек — и потеряет себя». Не то же ли с Бахом? — его музыка подобна полноводной реке: на поверхности вроде бы мало что происходит, но чем больше вы всматриваетесь, тем явственней ощущаете (именно ощущаете, а не видите) то, что происходит в глубине; вода все та же, но каждое мгновение в ней что-то меняется — подспудные течения, невидимая жизнь, вспыхивают и гаснут таинственные огоньки. И вот вы уже потеряли себя — есть только эта река с ее непрекращающимся движением, и она уносит вас от всего мелочного, суетного, что окружает вас в повседневности.

И еще. Я не случайно упомянул Леонардо да Винчи. Многое, на мой взгляд, роднит этих гениев, но вспомните хотя бы портрет Моны Лизы — ее так и не разгаданную улыбку. Ту же вечную, неумолимо завораживающую вас загадку таит и музыка Баха, не отсюда ли и ощущение ее некой высшей, непостижимой для простого смертного мудрости?