Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

«Уйду вперед, туда, к высотным, горним
вратам с порушенными стенами за ними,
где громы отгремевшие ночуют
и молнии изломанные...»
/Марк Шагал/

           Вперед, вперед

— к высотам горним           Искать врата в порушенной стене,
             Где, отгремев, кочуют громы
                  И молнии изломанные...
            Но всюду лишь лазурь небес и снег.

        И повстречался путник мне, суров и нелюдим,

          Назвался Людвигом и так сказал: «Гляди,
               Где отгремевшие почили громы
                   И молнии изломанные, —
                        В моей груди!

           И стоны волн, трав шелест, шопот леса,

            Цветов полночное дыхание в довесок —
                Весь Божий мир в моей груди.
                     Не интересно — уходи!»

                 Я не ушел, о нет, но ухом чутким

               Я к вздыбленной груди его прильнул,
  И мне открылся мир столь благостный — и жуткий! -                Я словно с горних высей заглянул
             На дно пещер, где затаились громы
                    И молнии изломанные...
             Нет, это невозможно передать.

                         Хотите тайну знать?

Где звуки музыки находят свой приют, где отдыхают,
         Как стаи перелетных птиц под сенью ночи?
                             В груди моей! —
                      там очень много места.
                Простите... вам не интересно?

Я не стал много говорить о Бахе, потому что мне было трудно добавить что-либо существенное к уже сказанному о нем; не стану много говорить и о Бетховене, но совсем по другой причине: мне хочется сказать слишком много. А делать этого не следует: о Бетховене тоже сказано предостаточно, причем гораздо профессиональней, чем я бы сумел. Скажу только, что он всегда был для меня не просто самым любимым композитором, но и тем идеалом величия духа, мужества, стойкости и доброты (да, да, и доброты, что бы там ни говорили о его якобы несносном характере), который только и помог мне устоять в годы тяжелейших жизненных испытаний.

Что вновь и вновь дает мне силы жить?
                      Музыка!
   В чем боль, всю боль свою я узнаю?

—                      О, Музыка!
            Что выше всякой боли?
   И, значит, выше должен быть и я —
             Небытия и бытия —
         Все Музыка. Да, Музыка! —
            И отступает мрак,
           Нет звезд — но есть
                    Бетховен,
Всем страждущим немеркнущий маяк!

Впрочем, о Бетховене — композиторе кое-что я все же скажу — то, на что почему-то мало кто обращает внимание. Можно, конечно, больше любить, скажем, Шопена или Моцарта (Чайковского, Шуберта, Брамса...). Но попробуем, однако, быть объективными. Можете вы мне назвать композитора, который внес бы в мировой симфонизм нечто более значительное, чем Бетховен с его девятью симфониями, двумя мессами и несколькими симфоническими увертюрами? А допустим, что у Бетховена ничего этого нет — только 32 фортепьянных сонаты, да 32 и 33 вариации, не считая несколько менее значительных циклов (но только не багатели! — их я вам не подарю, и не просите). Разве одного этого не достаточно, чтобы признать в Бетховене величайшего (даже если вам милее вальсы Шопена) творца фортепьянной музыки? Нет? Ладно, приплюсуем сюда 5 фортепьянных концертов и еще Фантазию с хором и солирующим фортепьяно. Возразить нечего, идем дальше.

Но предположим, что и этого ничего у Бетховена нет, а есть только 16 струнных квартетов, да струнный квинтет, да несколько струнных и фортепьянных трио (включая невообразимое Трио си-бемоль мажор), да 10 скрипичных сонат, да 5 виолончельных в придачу. Почти все — шедевры, многим из которых вообще нет, по-моему, равных! А ведь я не назвал еще такую «малозначительную» вещицу, как Концерт для скрипки с оркестром, и так называемый «Тройной» концерт, и «Фиделио», и... но довольно и этого.