Мне не всё равно

— Светлана Иннокентьевна, Вас там ищут. Последнее обсуждение сейчас будет в кабинете у главного, а потом не забудьте — на грим...

Мне дали окончательный вариант сценария нашего пятичасового марафона. В него были внесены и мои правки, и тексты, только вот шрифт для меня теперь мелковат — без очков уже не увижу. Наверное, сострадание к старикам возрастает по мере приближения собственной старости. Когда-то в детстве я не понимала, что значит мамино «плохо себя чувствую». Что конкретно болит? Ничего? Тогда почему плохо? В молодости раздражала медлительность и назойливость пожилых людей: неужели нельзя побыстрее, неужели не ясно, что я занята? И вот теперь сама противно капризничаю, нервничаю...

— Неужели трудно было выполнить мою просьбу и напечатать текст более крупным шрифтом? Или вы хотите, чтобы я работала в очках? Мне ваши извинения ни к чему, сделайте побыстрее так, как надо!

Потом я со знанием дела потрепала нервы гримерше. Она старалась, не зная, что положение ее безнадежно, поскольку своему отражению в зеркале я давно не рада, а если плохое настроение... Потом я долго искала пакет с туфлями, сумку, телефон... Подошла к тому самому начальнику, который подбил меня на эту работу, и трусливо попросила предусмотреть вариант, при котором горожане не придут сдавать памперсы детям-сиротам. «Да-да... — ответил не меньше моего напуганный начальник, — надо купить самим хоть сколько-то пачек, да и прямые включения в этом случае не будем делать каждый час...»

Потом начался эфир, и на первой же минуте я обнаружила, что взяла в студию тот самый мелкошрифчатый экземпляр сценария, который не смогла бы увидеть даже в очках. Сказав какую-ту корявую фразу, я попросила второго ведущего сделать все необходимые объявления (адреса, телефоны, порядок работы), а сама выбежала из студии, испытывая почти непреодолимое желание больше туда не возвращаться.

Когда и почему у человека возникает желание помогать? В какой момент чувство сострадания пересиливает все остальные чувства — лени, жадности, неверия? Те пять часов прямого эфира я запомнила надолго. Мы рассказывали о детях, которые ждут родителей, собирали деньги для проведения дорогих операций, помогали прямо в студии семьям, оказавшимся в нищете. Нам звонили, присылали SMS-сообщения, уточняли адреса. К нам приходили, чтобы сказать что-то важное, выстраданное, о необходимости милосердия и взаимопомощи. Кто-то доказывал, что добрые дела нужно делать в тишине, не кричать об этом на весь мир — так велит христианская традиция. Другие утверждали, что говорить надо, поскольку хороший пример может оказаться заразителен и кто-то еще пойдет по твоему следу. Мы говорили о вере в порядочность, столь необходимой в благотворительном служении. Нам самим в тот день — верили.

В самом конце программы был показан кусочек художественного фильма. Учитель попросил своих учеников вывести свою формулу добра. Один мальчик сказал, что каждый человек должен помочь хотя бы двум людям рядом с собой. Эти двое помогут четверым... Надо сделать так, чтобы эстафета никогда не прерывалась.

В приемной начальственного кабинета плакала секретарша. В самом кабинете сидели усталые и какие-то притихшие редакторы и журналисты. Наше настроение было непонятным, поскольку никакие профессиональные оценки и определения не подходили. Мы не были уверены, что добились высоких рейтингов, — в выходной день наверняка далеко не все телезрители захотели смотреть трудный эфир. Мы не знали, все ли было сделано правильно, поскольку не существует у нас устоявшейся практики проведения благотворительных акций на телевидении. Но мы были потрясены.

Из коридора доносились возбужденные голоса девушек, вернувшихся с площади, где проходил сбор памперсов. Под снегом и дождем к грузовику приходили мамы с детьми, которые сами желали отдать яркие пакеты, ковыляли старушки, только что купившие в торговом центре маленькие и самые дешевые пачки подгузников, подруливали громадные джипы, забитые под потолок коробками. Крепкие молодые люди деловито выгружали эти коробки, но их невозмутимость тоже дала трещину, крохотную такую трещинку, в которую на долю секунды просочились непривычные размышления о смысле жизни.

Мы с начальником выпили водки. И очень хорошо поговорили. О чем — не помню, да и какая разница? Свой день рождения телекомпания теперь долго будет отмечать только так — благотворительностью. И начальник не будет вспоминать о том, что всего лишь хотел сделать в этот день что-то оригинальное.

Комментарий психолога