Мне не жаль...(СИ)

Уже к вечеру Натали, уложив Сашу и убедившись, что кормилицу поселили в надлежащей ей комнате, в тепле и с удобной кроватью, ждала Дмитрия, неспешно обходя дом. Белые ночи позволяли видеть всё на несколько метров вперёд, и Натали не стала просить зажигать фонари. Укутавшись в шаль, она медленно брела по дорожке, прислушиваясь к пению сверчков. Душа оживала, хотела любить, жить, чувствовать. Забыть бы обо всём и однажды проснуться свободной. От самой себя, от страхов, боли, воспоминаний…

Горько вздохнув, Натали вернулась в дом, бросила взгляд на часы — почти десять. Быть может, Дмитрий остался во дворце? Он не сообщал, во сколько его ждать. Велев накрыть ужин в спальне, ведомая чувством грусти и пронзительного одиночества, Натали расположилась на кровати и достала письма Александра. Но не смогла прочитать ни одного — слёзы душили, перед глазами всё расплывалось. Натали прикрыла глаза, приложила ладонь ко рту, чтобы не разбудить никого в доме громкими всхлипами. Сжалась в комок, опуская голову к коленям, задышала глубоко, медленно. Постепенно сердце вновь забилось спокойно, медленно, только в висках слабо стучало, напоминая о коротком приступе страха. Внизу послышалось ржание, и Натали, спешно собрав письма, сложила их в шкатулку и подбежала к зеркалу. Плеснув на лицо прохладной воды, едва успела вернуться в кресло, когда в спальню вошёл Дмитрий.

— Ты ждёшь меня, — улыбнулся он, и Натали поднялась, протянула руки, касаясь его, горячего, настоящего.

— Ванна, вероятно, совсем остыла, — извиняющее пробормотала она. — Я не знала, когда ты вернёшься.

— Я тоже не знаю. Но ты не обязана ждать меня каждый вечер. Просто помнить, что ты здесь, что рядом, мне достаточно. Как и знать, что найду тебя в этой кровати, даже если вернусь под утро.

— Ты слишком самоуверен, — не сдержавшись, усмехнулась Натали. — Вдруг я буду ночевать в спальне сына?

— Этому Александру я позволю подобную вольность, — прошептал Дмитрий, прежде чем поцеловать её.

— Отчего графиня не выезжает в свет? — поинтересовался как-то князь Вронский. Полдень миновал, и цесаревич, закончив завтракать, отбыл с принцессой на прогулку по реке, а половина адъютантов осталась на берегу, ожидая их возвращения. На столах, накрытых белоснежными скатертями, остывал кофе и чай, на других — вино и коньяк, лёгкие закуски и пирожные. С реки доносился звонкий смех: многие из придворных решили сегодня прокатиться по реке, опуская ладони в прохладную воду и весело брызгая друг друга.

— Сейчас она всё время посвящает воспитанию сына, — ответил Дмитрий, откинувшись на стуле. Они сидели за одним из столов, вытянув ноги, и вели неспешную беседу. Трое из шести приставленных к цесаревичу адъютантов, знакомых достаточно долго, чтобы говорить практически на любую тему.

— Говорят, вас навещал цесаревич, — небрежно заметил граф Черкесов. Высокий, худой, с угольно-чёрными усами и обжигающим взглядом чёрных глаз, он заслужил при дворе славу отчаянного бретёра и дамского угодника. Ходили слухи, что когда-то он пытался выказать свою симпатию княжне Репниной, но встретил решительный отказ.

— А вам ни разу не была оказана подобная честь? — приподнял бровь Орлов. — Я слышал, на прошлой неделе принцесса Мария навещала вашу матушку.

— Едва ли мне пришлась бы по душе честь подобного толка, — насмешливо протянул Черкесов, покосившись на Дмитрия. — Но может, мне не понять пока, каково это, ведь у меня нет жены.

— Не могу понять, куда вы клоните. — Орлов поджал губы и осторожно поставил чашку с чаем, которую держал в руках, на блюдце. Фарфор жалобно звякнул.

— Господа, давайте оставим эту тему, — попытался успокоить офицеров князь Вронский. — Все знают, что цесаревич является другом семьи графа, так к чему эти намёки?

— Я не могу понять другого, князь. — Дмитрий впился пристальным взглядом в лицо Черкасова: — Чего пытается добиться граф своими намёками? Вы желаете опорочить чьё-то имя? Так имейте смелость сказать о том прямо, без экивоков.

— Что толку порочить то, что уже опорочено? — насмешливо бросил Черкесов. — Я слышал, княжна была в особом почёте у императорской четы: сначала государь, после — цесаревич… А вы, Орлов, подобрали объедки с венценосного стола… Каково это — воспитывать чужого ребёнка? Или вам нравятся ветвистые рога?

— Довольно! — Дмитрий поднялся так резко, что чашки на столе зазвенели, и одна из них опрокинулась, проливая густой кофе на скатерть. — Вы немедленно извинитесь передо мной и перед моей женой, потому что каждое слово, сказанное вами — грязная сплетня. У вас нет ни одного доказательства оной, кроме намёков и домыслов.

— Я не собираюсь извиняться за правду, граф. — Черкесов поднялся следом, бросая салфетку на стол. — Быть может, вы считаете, что находиться в приличном обществе для вас не зазорно. Я же полагаю обратное — ни вам, ни вашей жене не место при дворе.