Мне нельзя тебя любить

Прокурор задумчиво на меня смотрит, барабаня пальцами по столу. Почему-то мне кажется, что его спокойствие напускное. И сейчас бомбанет.

Уже через несколько секунд я убеждаюсь, что предчувствие меня не обмануло.

Прокурор выдвигает ящик стола и кладёт передо мной исписанный ручкой листок.

— Что это? — не сразу понимаю.

— Заявление Алины в полицию об изнасиловании.

— Чего??? — возмущённо вскрикиваю. — Я не насиловал Алину!

— Это ты будешь рассказывать в суде, вот только тебе никто не поверит.

— Да вы совсем охренели!? — вскакиваю со стула. — Если хотите знать подробности, то это именно ваша дочка изъявила желание заняться сексом.

— Слушай сюда, щенок, — зло цедит сквозь плотно сжатые зубы. — Я не позволю, чтобы весь город шептался у меня за спиной, что моя единственная дочь нагуляла ребенка от неизвестно кого. Или ты женишься на Алине, или это заявление об изнасиловании пойдет в ход. Я обещаю, что в машине обязательно найдут следы твоего биоматериала и обязательно найдётся пара свидетелей, которые расскажут, как ты тащил Алину силой. А уж я со своей стороны позабочусь, чтобы суд вынес тебе максимальное наказание. Хочешь, расскажу, что делают на зоне с насильниками?

Я в ахере падаю обратно на стул. Смотрю во все глаза на прокурора и не верю, что он это серьезно. Затем перевожу ошарашенный взгляд на исписанный листок. Бегло читаю начало и с ужасом понимаю, что Алина действительно обвиняет меня в изнасиловании. Якобы я силой принудил ее к сексу, а она сопротивлялась.

— Это ложь. Вы превышаете должностные полномочия и угрожаете мне, — наконец-то отмираю.

— Да. Можешь пойти пожаловаться, вот только тебя никто не станет слушать, щенок, — прокурор зло смеется.

Возмущение душит меня, стены кабинета давят. Я смотрю в маленькие глаза-щелочки прокурора и понимаю: он не шутит. Он реально посадит меня, если я не женюсь на суке Алине. От такой перспективы становится дурно, и на лбу проступает испарина.

— Да кто вы вообще такой, чтобы сметь так угрожать!?

— Я есть власть, — отвечает с гордостью и превосходством.

Эти три слова отливаются в моей памяти гранитом. Я буду их помнить, даже спустя пять, десять, пятнадцать лет. Но сейчас я продолжаю переводить шокированный взгляд с прокурора на заявление и обратно. Сердце колотится где-то в районе глотки. Выбор у меня невелик, потому что прокурор не шутит.

— Я даю тебе время подумать до завтра, — прерывает долгую паузу. — Если продолжишь выделываться, заявление пойдет в ход. Если примешь правильное решение, я сделаю свадьбу, дам вам с Алиной квартиру, а тебя устрою в наш местный институт.

— Мне не нужны ваши подачки, — грублю.

— Моя единственная дочь должна выйти замуж, как полагается, и жить в нормальных условиях. Наш разговор окончен, завтра вечером жду тебя у нас дома со сватами. Если не явишься, послезавтра это, — кивает на заявление, — будет в нужных руках.

Не желая задерживаться в кабинете прокурора ни на секунду, я встаю со стула и поскорее ухожу. Услышанное не укладывается в голове, до последнего хочется думать, что Крылов это не всерьёз, но черт возьми, он всерьёз. Я бесцельно бреду по улице с одной-единственной мыслью: на этом столбе повеситься или на следующем?

Чувство собственной беспомощности и никчемности ощущается каждой клеточкой тела. Бежать некуда, жаловаться некому. Прокурор есть власть, а я никто. Он, ни секунды не задумываясь, пустит в ход липовое заявление об изнасиловании, а у суки Алины даже глаз не дёрнется от того, что я сяду в тюрьму абсолютно ни за что. И на всей моей дальнейшей жизни будет поставлен большой и жирный крест.

Сколько дают за изнасилования?

Я иду, куда глаза глядят, пока окончательно не темнеет. Вдруг понимаю, что оказался на самой окраине Печорска. Если подняться немного в гору, то будет смотровая, с которой откроется вид на город.

Поднимаюсь. Смотровая, как обычно, полна пьяных и не очень адекватных людей. Они пьют пиво с сушеной рыбой, курят «Приму» и гогочут. Кто-то закидывается и водкой. Не обращая на них внимания, сажусь на бортик, свесив ноги вниз. Вдали виднеются редкие огоньки города, чуть правее вздымается в небо сизый дым с завода.

Я не люблю свой родной город. С каждым годом жизнь здесь становится только хуже: работать негде, пойти некуда, люди спиваются и превращаются в маргиналов. Нет ни ресторанов, ни кинотеатров, ни каких-то еще развлечений для молодежи и семей. Единственный работодатель — завод с вредными выбросами. Заболеваемость онкологией зашкаливает, лечиться негде. Люди спиваются и умирают. Властям плевать и на город, и на людей. Потому что власть в Печорске — это такие, как прокурор Крылов.

Я так мечтал выбраться из этой безнадеги, из этой депрессии. С девятого класса три раза в неделю работал во вторую смену на заводе, а все свободное время не отрывал голову от учебников. И когда у меня почти получилось, из-за одной маленькой оплошности я все потерял. Алина или тюрьма. Конечно, я выберу Алину, хотя ее имя и слово «тюрьма» теперь для меня синонимы.