Мне снятся небесные олени

— Видишь! Все одинаково! А ты, оленчик-девчонка! — торжествующе кричит Амарча.

Воло недоуменно моргает глазами, о чем-то думает, потом говорит:

— По-нашему девчонка скажет: я пошла, а мальчик — я пошел. У вас неправильно. Спорим?

— Это-у вас неправильно!..

— Нет, у нас верно! А у вас…

— Огонь — люди? — Амарча тычет рукой в костер, перебивает Воло.

— Нет!

— Люди!

— Нет!

— Люди! Мы его кормим, он живой!

— Ну и что? Он, же не человек.

— Люди! Звери, птицы — все люди!

— Ээ! Ну, чего потихоньку-то играть не можешь! — одергивает бабушка Амарчу. — Тут что — глухие?

Услышав голос бабушки Эки, поднял голову и повел ушами лежавший у входа Качикан. Он следил за каждым ее движением и тут оживился, облизнулся и снова уставился на хозяйку: что-то долго не дает она сваренную бурду. Сколько же может та остывать?

— Он что — не люди? — обиженно кивает Амарча на собаку.

— У русских все по-другому. По-разному жили, вот и понятия разные. Не ссорьтесь… — Бабушка успокаивает ребят. — Вы оба правы.

Игра расстроилась.

Бабушка подбросила дров в огонь, подняла голову к дымовому отверстию:

— Опять либгэ — мокрый снег. Вот в нашем языке мороз, снег, холод имеют десятки названий, и все потому, что мы с ними рядом живем, сроднились, можно сказать. А слова «школа» — у нас нет. Не учились мы раньше. Придет новое лето, поедете в интернат, там все узнаете…

Она зубами перекусывает жильную нить, вертит, осматривая, штанишки — нет ли еще дырок? — бросает их внуку, привычно ворча:

— Аккуратней бегай-то, везде сучья находишь! Все на тебе горит!..

Бабушка Эки давно пробудила у внука стыд. Понимать стал, а это уже хорошо. Удивляться умеет — тоже неплохо. Лишний раз поворчать на него не грех, у мальчонки вся жизнь впереди, глядишь, бабушкина наука и пригодится.

— Бакари-то привяжи, чего вечно вязки болтаются?

Ребятишки выскочили на волю.

Шубой горностая белел снег, пухлый и мягкий. Ступишь в него — провалишься, словно в перину. Когда еще мороз да ветер прижмут к земле этот пух? Стоит ли ждать? Может быть, самому утоптать снег поплотнее да покататься с горки на шкурах, на лыжах, а то и просто так — на коленях?

Никого не видно, один Палета на горке топчется. Даже отсюда заметно — жует что-то; правда, наверно, оленеводы его угостили, или сам выпросил. Увидев ребят, Палета падает на живот и катится вниз. Парка у него до самых пяток, он в ней — как медвежонок.

Воло и Амарча тоже съехали вниз — один на коленках, другой на оленьей шкуре. Потом попробовали кататься стоя. Резво понесли Воло чарки — только ветер свистит в ушах, — да не устоял он, полетел кувырком. Попытался и Амарча на ногах съехать, но подошвы его бакарей не скользят, он тоже нырнул головой в сугроб.

— Ха, неумехи! — закричал Палета.

— А ты? Ну-ка, попробуй!

И надо же — Палета, неуклюжий и толстый, не упал, удержался. И снизу победно помахал им рукой.

— А кто ближе всех подойдет к полынье? — разохотился он.

— Утонем, — нерешительно сказал Амарча.

— Трусы вы! С горы и то не можете съехать, — ехидно рассмеялся Палета.

— Давай! — согласился вдруг Воло. Обидно, что трусом назвали.

…Взглянули на реку. Там, где летом была быстрина, сейчас лениво ворочалась темная густая вода.

Воло нашел палку и, постукивая ею как посохом, первым опустился на лед. За ним шел Амарча, последним — Палета. Воло двинулся к полынье.

— Даже не трещит, — сказал он.

— А вы боялись, — засмеялся опять Палета.

Воло и вовсе расхрабрился, начал приплясывать. Повеселел и Амарча: напрасны были его опасения. Но близко подходить к полынье все же опасно, глянешь — и то жутко становится, даже голова начинает кружиться. Будто что-то тяжелое плещется там, страшно вздыхает… А дна не видать… Хотели уже повернуть назад, вдруг Воло, как заяц, прыгнул на свежий снег, запетлял, посмотрел — вроде, похоже на заячий след, прыгнул еще раз и… ухнулся в воду! Хорошо, что палка в руках, — легла поперек трещины, удержала мальчишку.

Амарча от испуга упал, потом, опомнившись, ухватился за палку, начал тянуть.

— Ма… ма! — кричал Воло.

— Мама! — вторил ему Амарча.

Но где же Палета? Амарча, заливаясь слезами, поискал его взглядом, но не нашел. Где он? Может, тоже нырнул? Однако… постой… Что там у берега?.. Да это Палета бежит, струсил! Заячья душа, волчьи ноги!

— Палета!.. Энё… ё… ё!.. Помоги… и… те!.. Воло, держись!..

В глазах Воло страх, он что-то кричит, плачет…

— Что случилось?! Добрый Дух, помоги!.. Не дай детям уйти под лед! Добрый Дух! — С мольбой, со слезами с горки бежала Эки. Сам бог, видно, помог ей выйти из чума именно в тот момент, когда раздались крики.

— Хух! Хух! — задыхаясь, пыхтит она, продолжая молитву. В ужасе подскочила ребятам, не помня себя, ухватила за рукав Воло, вытащила на крепкий лед. — Хух! — облегченно вздохнула и, взяв в охапку мокрого, обессилевшего вконец Воло, сторожко пошла к берегу.

На берегу бабушка опустилась прямо на снег, отдышалась. Ребята все еще плакали.

— Хватит реветь, не взяла вас вода!. — приказала Эки. — Бегите в чум, покуда в ледышки не превратились.