Мне так хорошо здесь без тебя

Мы с Анной оба курили, когда познакомились, потом во время беременности она бросила, и я из солидарности тоже. Когда нашей дочери исполнилось три, мы снова начали покуривать – только на вечеринках, стреляя сигареты у друзей. Своих не покупали, это означало бы, что мы вернулись к прежним привычкам. Года два назад мы отказались от курения полностью. Именно поэтому нераспечатанная пачка «Давидофф» на коленях у Анны так меня удивила.

– Каждый справляется со стрессом как может. А это для меня, – она выразительно указала на пространство между нами, – большой стресс. Хочешь?

Я взял сигарету. А что делать? Пусть уж будет одна психосоматика на двоих.

И вот мы сидели и курили, а кораблик потихоньку пыхтел мимо знаменательных точек на карте Парижа. Вот дворец Шайо, вот туннель, в котором погибла принцесса Диана, вот Марсово поле, Эйфелева башня…

– Но выиграть-то вы надеетесь? – спросил я, пряча подбородок в шарф.

Она изящно затянулась.

– Не знаю. Раньше я была уверена, что выиграем, а теперь не знаю.

– А этот ваш Томас как, дельный парень?

Она сузила глаза.

– Ну что? – быстро добавил я, оправдываясь. – Я же не могу не спросить.

Она выдохнула, и серый дым окутал ее, как гало:

– А ты постарайся.

И я стал стараться. Мы поговорили еще о ее работе, потом я рассказал про свою иракскую идею – как собираюсь устроить ритуальное очищение своей страны и совести посредством омовения их в бензине.

Она провела рукой по перилам, вытянула пальцы над водой.

– И что ты будешь стирать? Старые письма? Британский флаг?

Я решил покорно терпеть шпильки.

– Ну, практически. Какие-то вещи, отсылающие к будущему, что-то из прошлого.

Она рассеянно вертела на пальце обручальное кольцо, ветер играл темными завитками волос на шее. Мне хотелось прикоснуться к ее щеке.

– Проблема в том, что Жюльен не намерен связываться с моей идеей. – Я бросил сигарету и затушил ботинком. – Мы с ним поругались, если честно. – Анна вскинула брови, и я воспринял это как разрешение продолжать. – Он требует, чтобы я делал все то же самое. А ведь для меня живопись была временным отвлечением. Это не мое.

– Ну так найди того, кому будет интересно. Иди в другую галерею.

Я посмотрел на нее с изумлением. Кто эта женщина и где моя прагматичная жена?

– Понимаешь, Ричард… – Анна щелчком отправила сигарету в волны Сены. – Для Жюльена это бизнес. Он имеет полное право решать, что хочет продавать, а что нет. А тебе не стоит ограничиваться одной галереей.

– Конечно, я хотел бы выставиться где-то еще. Было бы здорово. Только попробуй найди желающих устроить у себя нечто подобное. Бензин все-таки…

– Материал не так важен, как идея. Сейчас чего только не выставляют: использованные тампоны, мертвых животных… И чаще всего эти «произведения» смехотворны. Тебе просто надо сделать нечто достойное.

– То есть ты считаешь, что надо попытаться? – Я затаил дыхание.

Она плотнее запахнула пальто.

– Конечно.

У меня на языке вертелось столько вопросов. «Ты правда так считаешь?» «Ты будешь любить меня?» Но я не задал ни одного, и мы оба умолкли, глядя на приближающиеся бело-золотые арки моста Инвалидов.

– Ты действительно пытался забрать «Синего медведя?» – тихо проговорила Анна.

– Ну да. Практически вломился к ним в дом. Умолял его отдать.

– Зачем?

– Потому что мне важна эта картина. Мне важно время, когда я писал ее, то, каким был тогда я сам. – Я опустил глаза. – Какими были мы с тобой.

Анна смотрела на мост, где крылатые кони реяли над автомобилями и пешеходами.

– Помнишь, там в ванной всегда пахло картошкой фри? – вдруг спросила она.

Я рассмеялся. У хозяев дома, в котором мы жили тем летом, было двое детей. И то ли дети так любили картошку фри, что ее запах въелся во все поверхности, то ли просто там использовалось какое-то чистящее средство с каноловым маслом, но в ванной действительно всегда так пахло.

– Интересно, как у них сейчас дела, – проговорил я, думая о Чарлзе и Донне. – Надо им позвонить.

Анна отвернулась, и меня тут же охватило оцепенение, какое бывает, когда сморозишь глупость или бестактность. По обе стороны от нас проплывали розово-бежевые стены Парижа.

– Скажи мне честно, – наконец произнесла она, придерживая у горла воротник пальто. – Это ведь не она купила картину? Ты не поэтому передумал?

У меня все тело закололо иголочками.

– Не поэтому. Честно. Картину купили двое мужчин. Гомосексуальная пара.

– Правда-правда?

– Я тебе клянусь.

– Но она в Лондоне?

Я сглотнул.

– Да.

– И началось все тоже в Лондоне?

Я покачал головой.

– Значит, она была в Париже?

– Да.

Анна прикусила губу, глядя в сторону, достала из сумочки платок, но не поднесла к глазам, а просто сидела и мяла его в пальцах.

– И долго?

Сердце у меня колотилось, как птица в клетке. Я сделал вид, что не понял вопроса:

– Долго она была в Париже?

– Нет. Долго это продолжалось?

Я стал смотреть на воду, на набережную, на потрепанные баржи, выстроившиеся вдоль берега.

– Ричард?

– Семь месяцев.

С ее лица схлынули все краски. Я почувствовал, что сейчас мне станет дурно.

– Анна, это не…

Она вскинула ладонь, прерывая меня, и закрыла глаза.

– Не надо.