Мне уже не больно (СИ)

========== 1. Никита ==========

часть первая

Так пусть идет дождь,

Пусть горит снег.

Пускай поет смерть

Над густой травой.

Я хочу знать,

Просто хочу знать,

Будем ли мы

Тем, что мы есть,

Когда пройдет боль.

(Аквариум «Когда пройдет боль»)

- Проснись и пой, - голос Лешки выбивает меня из марева сна, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Его лицо низко склоняется надо мной, я вижу лучистые морщинки в уголках его глаз, падающие на лоб выгоревшие пряди и пухлые улыбчивые губы. В который раз с невольным сожалением думаю о том, что мы с братом чертовски разнимся внешне. Сейчас особенно, ведь Лешка в командировке в Индии покрылся бронзовым загаром, а я так и остался невыразительной белесой поганкой, разве что еще больше не посинел в окружении четырех стен.

Он улыбается, я молча и злобно гляжу в ответ. Пусть не думает, что уже прощен.

Занавески на окнах Лешка одернул, и я со своего места вижу краешек пасмурного монохромного неба с черными прожилками обглоданных ветвей.

Сентябрь.

Дождь накрапывает по стеклу с тихим дробным звуком, смутно напоминающим кипение чайника.

- Чего молчим? Опять утроил бойкот? - интересуется Леша, деловито принимаясь копаться в ящике с моим бельем. Я приподнимаюсь на локтях, вяло сбрасывая жаркое взбитое одеяло в ноги, и отчаянно зеваю, наблюдая за тем, как на мою кровать летят трусы, носки, а потом аккуратно ложатся отутюженные брюки, чистая белая рубашка и галстук с эмблемой ненавистного лицея.

Еще одно напоминание о том, что вместо ставшего привычным за эти два года домашнего обучения я отправлюсь в ад частной школы. В здании, напоминающем офисный бизнес-центр, с бестолковым разделением на богатенькую элиту и менее обеспеченных лузеров, и, что самое кошмарное, с обязательной формой.

- Это поможет, - Лешка достает из заднего кармана джинсов пачку красных мальборо и зажигалку, показывает мне, и кладет в изножье кровати с остальными вещами. Хотя бы с курением не борется, и на том спасибо.

Но сейчас дело не в подкупающих широких жестах.

- Последний год, - предпринимаю очередную попытку, больше похожую на вопль утопающего. За последний месяц я просил Лешку столько раз, что сломался бы любой. - Неужели обязательно проводить его в чужом новом месте?

Лешкина спина напрягается, я вижу, как его рука замирает над моей школьной сумкой, до отказа забитой новыми учебниками. И кто только придумал второго сентября начинать настоящую учебу? Я имею в виду, первая неделя должна быть вообще ни о чем.

- Ты же знаешь, - он поворачивается ко мне с таким грустным выражением лица, что у меня невольно екает сердце. До навязчивого зуда в грудной клетке ненавижу расстраивать брата. - Прекрасно знаешь, что я много работал, чтобы внести залог за обучение. Ты достоин лучшего образования, чем то, которое дают тебе учителя общеобразовалки, приходящие пару раз в неделю.

У меня кровь вскипает в венах от раздражения. Я сжимаю до побелевших костяшек попавшийся под руку галстук и цежу, едва превозмогая спазм в горле:

- Ничего я не достоин, - мой голос срывается на хрип, а Лешка дергается, как будто я ему отвесил пощечину. - Если ты думаешь, что мое увечье делает меня достойным, то ничем не отличаешься от идиотов, которым хватает наглости меня жалеть.

Приподнимаясь на ладонях, я сползаю в изголовье кровати и тянусь к ручке коляски, стоящей у двери. Корпус у нее холодный, остывший за ночь. Все еще непривычный и чужой, даже спустя два года.

Лешка делает неясный рывок навстречу, пытаясь помочь, но я выплевываю:

- Отстань, - и подтаскиваю коляску ближе, чтобы на нее можно было перебраться, только опираясь на руки. - Я сам оденусь. И можешь за дверью подождать, - поймав его настороженный взгляд, устало вздыхаю и уже беззлобно добавляю: - Да не парься, я же при всем желании не смогу самоубиться, сбросившись из окна первого этажа.

***

К тому времени, как Лешка подвозит меня к зданию лицея, мне становится до невозможного стыдно за свои слова. За то, что так жестоко выразил неблагодарность, а ведь брат действительно работал в два раза больше, чтобы оплачивать мои лекарства, учебу и манатки. Но большей оплошностью было то, что я напомнил ему о неудачной попытке суицида, от которой у меня остались только белые почти зажившие рубцы на запястьях, а у него - размашистый шрам прямо на сердце.

В тот вечер, вытащив меня из ванны ледяной воды, когда уже приехала скорая и подоспел мой вызванный прямиком из отпуска психолог, Лешка впервые на моей памяти плакал. Тихо, на кухне, роняя соленые слезы в бокал с дешевым отвратительно пахнущим хвоей джином.

Я дал себе слово, что он никогда больше не заплачет из-за меня. И, Господи, если для этого надо ходить в пресловутый лицей, то я буду.

- Леш, - зову тихо, глядя на жирную дождевую каплю, проложившую влажную дорожку по той стороне автомобильного окна. Он молча поворачивает джип на подъездную дорожку, и гравий шуршит под колесами, заставляя задуматься о том, где еще в городе найдешь школу с ансамблем помпезных мраморных статуй на территории, фонтанами, арками и гравиевыми дорожками. - Леш, не сердись на меня, ладно?