Мне все равно

Сегодня я взяла-таки выходной, коих у меня накопилось адское количество. Этой зимой я подменяла всех, кого только могла, порой неделями работая без выходных. Марина уже месяц не слезает с меня, требуя, чтобы я отгуляла все до своего увольнения. «Нам выгоднее днями, чем деньгами. Сама понимаешь». С проведением выходных у меня по-прежнему туго. Но сегодня я весь день расписала чуть ли не по минутам. И это не просто дела-потому-что- так-надо, а дела-потому-что-так-хочется. И эта тотальная распланированность почти что радует меня.

И вот, где-то между «зайти в школу за дополнительной литературой» и «вернуться домой», я вижу Рому. Он стоит на пересечении дорожек. Одна из них ведет от школы к нашему дому, другая – от магазина к дому убитой девушки. Он смеется. И когда челка падает ему на лоб, поправляет ее рукой. Пару раз он как будто задумывается прежде чем что-то сказать и при этом поглаживает рукой заросший щетиной подбородок. Я почти что забыла, насколько он красив. И то ли от этой мысли, то ли от наплыва воспоминаний я чувствую давление на животе чуть повыше пупка. Если бы только метод Хаймлиха мог выбить из меня эту любовь! Как инородный кусок, случайно попавший в дыхательные пути. Я могла бы назвать это и по-другому. Например, влечение. Желание. Ну, простое сексуальное желание. Но: «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. Ромео под любым названьем был бы тем верхом совершенств, какой он есть».

Эта строчка Шекспира заставляет меня усмехнуться. И я наконец-то отлепляю взгляд от Ромы и смотрю на ту, с кем он разговаривает. Она стоит ко мне спиной. Темные длинные волосы. Высокая. В ярко-красных сапогах. Она, как и он, тоже часто смеется, и от этого ее волосы слегка подрагивают, и солнечный свет путается в их густоте. Я не знаю, что мне делать дальше. К дому ведет только эта дорожка, а по обеим сторонам – строительные заборы. Правда, можно было бы вернуться обратно к школе и подойти к дому с черного хода. Огромный крюк из-за всей этой стройки, но я не могу встретиться с ним. А стоять здесь и ждать, пока они наговорятся, слишком опасно. К тому же они могут пойти в мою сторону. Или только он. Или только она, а он будет провожать ее взглядом и тут же увидит меня. Все, в обход.

И когда я уже практически готова развернуться, девушка в очередной раз заходится в смехе, делает пару шагов и поворачивается ко мне боком. И я узнаю этот профиль.

С широко раскрытым ртом я стою и пожираю глазами ее лицо. Вернее, ту половину ее лица, что повернута ко мне. Она живая. Убитая девушка из дома напротив жива и смеется. Смеется вместе со своим убийцей. Берет его за руку, похлопывает по плечу и смеется, смеется, смеется. И я сама не замечаю, как это началось, но я начинаю смеяться вместе с ней. Сначала беззвучно, потом всхлипывая и через некоторое время во весь голос. Так, наверное, гогочут обезьяны, когда видят банан после недельной голодовки. От выступивших слез, я почти не вижу ничего вокруг. И эта внезапная потеря ориентации пригибает меня к земле. Я встаю на колени и пытаюсь пальцами выдавить лишнюю жидкость из глаз. Вытираю руку о куртку и снова подношу ее к глазам. И все это время я не умолкаю ни на секунду.

– Да тут требуется ваша срочная помощь, Роман Евгеньевич. Эко девку-то скрутило.

– Я такое уже наблюдал. У этой пациентки время от времени случаются подобные припадки. Гогот, слезы, падение на колени.

– То есть вы предлагаете ничего не делать? Просто ждать? Помрет ведь!

– Ну нет. Ждать мы не будем, – с этими словами он берет меня, гогочущую, под локоть и тянет наверх. – Ты посмотри только! Что ж ты в лужу-то прямо упала, Любимая? Черт знает, кто в нее ссал.

От этого «ссал» меня накрывает новая волна смеха. Но резкая боль в животе мешает мне выпускать из себя смех в полную силу, поэтому я уже больше громко икаю, чем гогочу. Он прижимает меня к себе. И вдыхая его запах с каждым новым глотком воздуха, я постепенно успокаиваюсь и замолкаю.

– Ну вот. Видишь, Елена Юрьевна, все обошлось, а ты «помрет-помрет».

– Так я ж не специалист. Было похоже, как будто помрет.

– Зато теперь ты поняла, как нужно изображать истерику, да? Ну, даже если не запомнила, мы как-нибудь пригласим тебя в гости и повторим на бис.

– Нет, – мямлю я из глубины его объятий. – Я так больше не смогу. Наверное.

Он смеется и гладит меня по голове. Я отлепляюсь от его груди, вытираю влажные дорожки слез со щек и пару раз хлопаю себя по грязным и мокрым коленям.

– Ладно, ребята. С вами весело, но я уже и правда опаздываю на репетицию. Но насчет этого биса… – она поднимает вверх указательный палец и тыкает им в меня. – Я загляну. К вам к гости, – и она улыбается, нагибается, чтобы поцеловать его в щеку, и уходит по дорожке в сторону школы.

– Это кто? – выпаливаю я.

– Лена.

– Я знаю имя. Я имею в виду… – я хочу спросить: «Почему ты тыкал в нее ножом? Почему пошла кровь? Почему она сползла по стенке? Что это, черт возьми, такое было?»