Мне все равно

– Кто там? – произношу я, подойдя к двери.

– Это Рома.

Поколебавшись лишь несколько секунд, я отпираю дверь.

– Привет.

– Здравствуй, – произносит он, слегка покачиваясь, затем опирается рукой о дверной косяк. – Можно к тебе?

– Зачем?

Он облизывает губы, опускает взгляд на свои кеды и еле слышно произносит: «У меня сегодня мальчик на столе умер», – а потом утыкается взглядом мне в лицо. До меня не сразу доходит, что это вовсе не признание в убийстве

– Простите. У меня гости, – с ходу вру я.

– Это хорошо. Чем больше народу, тем лучше. Мне надо отвлечься, – неожиданно весело произносит он, хватается рукой за дверь и с силой распахивает ее.

– Погодите, – выставляю вперед руку.

– Что? Ты с парнем?

– Нет! – хмыкаю я и тут же жалею о сказанном.

– Пожалуйста! – снова еле слышно произносит он.

– На самом деле, вы правы, я с парнем, – легко отказываюсь я от своих слов.

– Ты же только что сказала, что нет.

– Я, – поражаюсь, как легко из меня вытекает ложь, – просто подумала, что вам не шибко приятно будет слышать, что у меня парень. «Гости» звучит более… нейтрально.

– Да… Наверное. Но я вряд ли добегу до дома… – и он подныривает мне под руку, пересекает коридор и захлопывает за собой дверь ванной комнаты.

Я не успеваю ничего сказать. А в голове мысли пускаются в пляску святого Витта: «Убрала ли я с пола трусы? Не оставила ли на раковине расческу с застрявшими волосами? Давно ли я мыла унитаз?» И зачем только в квартирах ванну совмещают с туалетом? И почему, черт возьми, почему я думаю об этой ерунде, а не о том, что у меня в квартире маньяк-убийца!?

Он выходит в коридор, садится на скамейку и с трудом дотягивается до своего левого кеда. Когда он только успел обувь-то сбросить?

– У тебя ведь нет парня, – констатирует он, разглядывая кед в своих руках.

– С чего это?

– Я не вижу тут ни одной пары мужской обуви, – твердо произносит он, внимательно глядя мне в глаза и немного покачиваясь. – Ээээй, есть тут кто-нибудь? – вдруг выкрикивает он.

А потом наступает тишина. Он смотрит на меня. Я молчу. Неожиданно ни одна мало-мальски правдивая ложь не приходит мне в голову – меня засасывает зелень его глаз.

– Оставайтесь, – произношу я, запираю дверь и иду на кухню.

В кожаной куртке поверх розового свитера и с початой бутылкой виски в руке он выглядит… забавно. Я уже почти не удивляюсь странным мыслям, которые приходят мне в голову в его присутствии. Пока я вожусь с чайными принадлежностями, он стоит в проеме двери, опершись одной рукой о дверной косяк.

– Расскажешь мне?

– Что?

– Ну для начала, зачем ты ждала меня и почему убежала?

– Я никого не ждала. И бежать мне из собственной квартиры, как бы, некуда.

– Я не про сейчас говорю. А про тогда. Ну, понимаешь?

Мои руки еще продолжают шевелиться: насыпать чай, выкладывать кубики сахара на тарелку, доставать ложечки… Но внутри меня встало сердце и кровь прекратила свое течение.

– У меня клаустрофобия.

– И?

– Иногда я вдруг отчетливо осознаю, что нахожусь в замкнутом пространстве, и меня это пугает, – я говорю все это глядя ему в глаза. А потом вспоминаю, что так поступают только лжецы, желающие проконтролировать реакцию слушателя на свои слова. Он отводит взгляд первым. Наконец-то входит на кухню, садится, кладет локти на стол и подпирает руками голову.

– Предположим. А зачем соврала про гостей? – продолжает он.

– Боюсь пьяных, – с этими словами я ставлю на стол тарелку с сахаром и кружки с чаем и сажусь.

– А что за путаница с этажами?

– В смысле? – не шибко натурально недоумеваю я.

– Один раз ты ехала до 10, другой раз хотела поехать до 13, хотя живешь на 17.

– Я же говорю, клаустрофобия. Я никогда не езжу до 17. Слишком долго.

– У тебя для всего есть объяснения, да? – усмехается он и придвигает к себе кружку. Несколько секунд он наблюдает за тем, как танцует пар, потом встает с кружкой в руке, подходит к раковине и выливает часть жидкости. Потом он возвращается за стол, берет бутылку и разбавляет чай виски.

– Себе? – протягивает он мне бутылку. – Или ты боишься оказаться пьяной в компании пьяного?

Я выпила таблетку от головы. Не хочу нагружать печень, – он усмехается, бормочет «сказочница» и делает большой глоток из кружки.

– Черт! – морщится он. – Горячо!

Deja vu. Мы пьем чай. Он беззвучно стучит пальцами по столу. Тишина. Тикают часы на руке.

– Знаешь, сколько раз я видел смерть?

Вместо ответа я захлебываюсь чаем и громко кашляю, с силой ударяя себя по спине.

– Что ты делаешь? Прекрати! – он подскакивает ко мне сзади, хватает за руку. – Осторожно вдохни и с силой выдохни воздух. Давай!

Я сделала так, как он сказал, несколько раз – и кашель прекратился. Когда мое тело прекратило сотрясаться, я почувствовала тяжесть его рук на своих плечах.

– Лучше?

– Ага.