Мнемосина (СИ)

— О, да, я завзятый коллекционер. Один собирает фарфоровые статуэтки, другой протыкает булавками засушенных жуков. А я коплю минуты радости. Чем не хобби? Эх, опоздал я родиться лет на триста. Будь сейчас средневековье, я сделался бы сказителем при какой-нибудь влиятельной особе, катался как сыр в масле и горя не ведал…

От соседней усадьбы в экипаже приехал пиит Лизандр. Черты его лица были не лишены приятности, хотя и расплылись из-за лишнего веса: нос был широковат, подбородок тяжеловат, а щеки походили на мягкие белые подушки. При этом Лизандр выглядел настоящим франтом: его шею плотно охватывал яркий галстук, торс и плечи — темно-синий фрак с выпуклыми серебряными пуговицами. Небольшой рост пиит маскировал каблуками. Я рискнул предположить, что виной кудрям Лизандра нагретые щипцы, и что для придания блеска глазам он использует сок белладонны. Войдя, пиит охотно взял поданное слугой шампанское, заел его канапе и больше без еды я его не видел.

Вместе с Лизандром приехала его сестра Сибель — строгого вида девушка с круглым личиком, единственным украшением которого были выразительные карие глаза. При взгляде на собеседника девушка щурилась, отчего я решил, что у нее не очень хорошее зрение. Темные волосы девушки были собраны в тугой узел на затылке, какой более подходил гувернантке. На Сибель было серое платье с высоким глухим воротом и длинными, расходящимися к запястью рукавами, как на полотнах средневековых живописцев. При разговоре Сибель картавила, вместе с тем от нее исходили такая непринужденная искренность, такая доброжелательность, что ей легко можно было простить и эту, и любые иные особинки.

Следующий гость был одет много проще предыдущих и даже с некоторой небрежностью. Природа наделила его гренадерским ростом и богатырским сложением, глаза прятались за толстыми линзами пенсне, что норовило спуститься к кончику крупного мясистого носа, на висках невзирая на молодость, уже наметились залысины.

— Илья Евграфович из рода Разумовских, — отрекомендовался этот человек. — Для друзей просто Илья.

Январа на правах хозяйки вечера провожала прибывших в залу на первом этаже дома. Отсюда открывался вид на туевую аллею, освещенную фонарями. Возле окон стояло фортепиано, на крышке которого лежали нотные листы, горели свечи в жирандоли, и благоухал букет свежих оранжерейных роз. Зала была убрана бронзовыми фигурами античных богов и героев. В нишах светились электрические бра, на столиках вдоль стен в бронзовых канделябрах колебалось пламя свечей, тут же стояли бокалы шампанского и легкие закуски. Для отдыха служили обтянутые сафьяном кресла с красивыми резными подлокотниками и стулья красного дерева.

Пришедшие шутили, любезничали друг с другом и чувствовали себя непринужденно — судя по всему, такие вечера были им не внове. Сибель села к роялю, подернула свои средневековые рукава, открывая крупные белые руки, и принялась негромко наигрывать. Она касалась клавиш уверенно, но нотами не пользовалось, что укрепило мою догадку относительно ее зрения. Мелодии, ею выбранные, большей частью были мне незнакомы.

Арик и Гар повторяли историю своего побратимства каждому вновь прибывшему. Лизандр сочинял экспромт в альбом Пульхерии Андреевны. Габриэль, найдя слушателей в лице Горностаева и Разумовского, пересказывал истории, приключавшиеся с нами в армии. Они были порядком приукрашены. В самых неправдоподобных местах Ночная Тень обращался ко мне якобы за подтверждением, однако, полагаю, истиной его целью было вовлечь меня в беседу и помочь освоиться в новом обществе.

— Удачно, что мы успели застать вас сразу по приезду, пока вы еще не растратили сберегаемые в памяти события, — сказал Горностаев Звездочадскому после одного из его рассказов.

— Если не застигните меня, а мне вскоре придется часто отлучаться по делам, к вашим услугам останется Михаил. Я знаю за ним привычку вести дневники.

— Ох уж эти дневники! На них истрачено столько бумаги, что из нее можно возвести вторую стену, если, конечно, какому-нибудь безумцу придет в голову идея строить стены из бумаги. Да много ли с них проку? Действительно важно то, что хранится вот тут, — и Горностаев постучал себя пальцами по лбу. — Когда забываются события, дневники лишь остаются исчирканной каракулями бумагой. А читать о том, чего не помнишь, будто есть без соли — пресно. И отчего я не отправился в армию вместе с вами? Воротился бы сейчас с полным багажом историй и уже не вы, а я развлекал бы друзей байками. Но мне нечего делать на войне, ведь там не случается курьезов!