Мнемосина (СИ)

Раздевшись, Николай Ильич лег на широкую кровать с пуховыми одеялами, но сон бежал от него. Отставной военный перебирал события минувшего дня, отмечал изменения дядиной внешности, свидетельствующие о неумолимом течении времени, обдумывал услышанное и особенно последствия, какие повлечет за собой принятие им наследства. Мысли эти, вкупе с радостным возбуждением от возвращения в родные места нимало не способствовали сну. Наконец, уставши ворочаться с боку на бок, Николай Ильич зажег свет, раскрыл врученную дядей тетрадь и погрузился в чтение.

II. В армии. Неожиданное предложение

Пусть манит шарманщик счастливым билетом,

Что толку в бессмысленных сладких речах.

Мне вера защитой, пока эполеты,

Как божьи ладони, лежат на плечах.

Заря наколдует малиновый отблеск,

И небо светлее уже впереди.

От страха спасет офицерская доблесть,

От пули — святой образок на груди.

Нателла Болтянская

Нас с тремя моими сестрами растили няньки и гувернеры. Батюшка наш, мужчина дородный и крепкий, после одной из своих деловых поездок внезапно тяжко занемог, а оправившись рассудком сделался слабее ребенка. Помноженное на немалую физическую силу состояние его доставляло нам порядком хлопот. Он то просиживал часами, водя смычком по струнам скрипки и терзая наши уши невыносимой какофонией, то вдруг резко, без каких-либо видимых предвестий впадал в буйство: топал ногами, сквернословил, швырял в нас все, что попадало под руку. Матушка, сочетавшаяся браком по любви, жалела отца, но даже она видела, что в человеке, изо дня в день тиранившем наше семейство, не осталось ничего от того, за кого она выходила замуж. Тогда она замкнулась в своем горе, предоставив нас попечению слуг, нанятых учителей, а частенько — самим себе.

Однако в моей жизни состоялось знакомство, примирившее меня с сумасшествием отца и безразличием матери. Недалеко от усадьбы, где я родился и рос, на пригорке, среди тоненьких свечек берез стояла церковь, в настоятеле которой я обрел второго отца. С этим невысоким сухопарым человеком у нас зародилась взаимная приязнь. Стремясь подражать своему кумиру, я перенимал от него куда больше, чем от гувернеров.

Я приобрел обыкновение начинать и заканчивать день молитвой и читал жития святых, чьи славословия особо запомнились мне. В постные дни я просил готовить мне рыбу, а по воскресеньям посещал службу. Вместе с отцом Деметрием я навещал одиноких, или больных, или по иным причинам неспособных позаботиться о себе крестьян. Стыдясь собственной нищеты, я оставлял им остатки еды с нашего стола, старые вещи, прежде носимые отцом и сестрами, неуместные для работы на земле и слишком вычурные, чтобы надевать на деревенские праздники, а порой наскребал несколько монет самого низшего достоинства, больше мне, их барину, нечего было им дать.

Своими поступками я не надеялся открыть себе дорогу в рай — в то время рай и ад мало занимали меня, куда более значимым казалось заслужить уважение отца Деметрия, чтобы и дальше иметь возможность внимать его рассуждениям о вечных истинах, которые в устах приходского священника казались понятными и простыми. Отец Деметрий учил не смирению, в этой добродетели я успел порядком разувериться, а любви. Он любил целый мир — с цветами и пчелами, с трудолюбивыми муравьями, с каждой прозрачной росинкой на остром листе осоки. Такую любовь своим неокрепшим разумом подростка я мог понять и разделить. Однако отец Деметрий любил и более объемлюще: Творца в его величии и людей в их несовершенстве, родную землю — глинистую, каменистую, окропленную трудовым потом, а этой любви мне еще предстояло научиться.

Женское окружение сформировало во мне обостренное мировосприятие и сентиментальность. Стесняясь своей чувствительности, я считал себя обязанным постоянно доказывать причастность к сильному полу. Я пристрастился к верховой езде без седла, брал уроки владения шашкой у хозяина соседнего имения, отставного кавалериста, от него же научился стрелять из винтовки с обеих рук и сквернословить. Батюшка мой по понятным причинам был непригоден к военной службе, я же приветствовал войну как средство утверждения мужественности. В немалой степени тому способствовало и положенное военным жалование в восемь сотен имперских идеалов. Едва услыхав о мобилизации, я направился на сборы. Благодаря полученным урокам меня распределили в Третий лейб-гвардии полк улан, где я повстречался с еще одним человеком, нимало не похожим на отца Деметрия и даже являвшемся полной ему противоположностью, но тем не менее вызвавшим во меня сходные чувства приязни и доверия.