Мнемоскан

Моя мать и её настроения. Я кивнул и направился вверх по лестнице — совершенно не напрягаясь, разумеется. Хотя бы эта перемена была приятной.

Я задержался, чтобы заглянуть в комнату, которая раньше была моей: частично для того, чтобы посмотреть, как она выглядит с моим новым зрением, частично, чтобы протянуть время и собраться с духом. Стены, которые я всегда видел серыми, на самом деле оказались бледно-зелёными. Так много открылось мне теперь, и о столь многих вещах. Я двинулся дальше по коридору.

— Привет, мама, — сказал я. — Что делаешь?

Она сидела в своей комнате и расчёсывала волосы.

— А тебе не всё равно?

Как мне не хватало способности вздыхать.

— Мне не всё равно. Мне не всё равно, мама, и ты это знаешь.

— Думаешь, я не смогу узнать робота, когда его увижу?

— Я не робот.

— Ты не мой Джейк. Что стало с Джейком?

— Я — Джейк, мама, — сказал я.

— С оригиналом. Что стало с оригиналом?

Забавно. Я не вспоминал о нём несколько дней.

— Он, должно быть, уже на Луне, — сказал я. — Дорога туда занимает три дня, а он уехал в прошлый вторник. Сегодня он, наверное, проходит деконтаминацию на Луне.

— «На Луне», — повторила мама, качая головой. — И правда — на Луне.

— Нам уже пора ехать, — сказал я.

— Что за сын бросает отца-инвалида и отправляется на Луну?

— Я не бросил его. Я здесь.

Она не смотрела на меня; она сидела лицом к стоящему на бюро зеркалу и обращалась к моему отражению в нём.

— Именно так ты — настоящий ты — поступал с Ракушкой, когда уезжал из города. Оставлял за себя робокухню её кормить. А теперь ты пришёл и сюда — ходячая и говорящая робокухня, пришёл сюда вместо настоящего тебя, чтобы делать то, что настоящий ты должен был делать.

— Мама, пожалуйста…

Мама покачала головой моему отражению в зеркале.

— Не приходи сюда больше.

— Господи Иисусе, мама, ты что, мне не рада? Мне больше ничто не грозит — ты этого не понимаешь? То, что случилось с папой, никогда не случится со мной.

— Ничего не изменилось, — сказала моя мать. — Ничего не изменилось для тебя настоящего. Мой мальчик по-прежнему носит в голове эту штуку, эту АВМ; мой сын по-прежнему рискует жизнью.

— Я…

— Уходи, — сказала она.

— А как же поездка к папе?

— Ханна меня отвезёт.

— Но…

— Уходи, — сказала моя мать. — И не приходи больше.

13

— Дамы и господа, — произнёс голос в интеркоме лунобуса, — как вы можете видеть на своих мониторах, мы готовимся перейти на обратную сторону Луны. Поэтому просим вас выглянуть в иллюминаторы и бросить последний взгляд на Землю; она не будет видна из вашего нового дома.

Я повернулся и уставился на полумесяц планеты, голубой и прекрасный. Это был вид, знакомый мне с детства, но когда Карен и остальные старики были детьми, никто ещё не видел Землю такой.

Карен сидела рядом со мной; Квентин Эшберн, мой сосед по космоплану, ушёл поболтать с пилотом лунобуса об их общей радости и гордости. Карен родилась в 1960, а «Аполлон-8» лишь в декабре 1968 года удалился от Земли достаточно далеко, чтобы заснять её всю. Конечно, я не запомнил бы дату вроде декабря 1968, но каждый знал, что люди впервые высадились на Луне в 1969, и я знал, что «Аполлон-8» — первый пилотируемый корабль, покинувший околоземную орбиту — летал на Рождество предыдущего года; учитель в моей воскресной школе в ознаменование этого события как-то раз проиграл нам трескучую запись, на которой один из космонавтов читает из «Книги Бытия».

Теперь же, однако, мы с Карен оба в последний раз смотрели на планету, породившую и нас, и всех наших предков до единого. Хотя нет, это, конечно, было не вполне так. В Солнечной системе жизнь зародилась лишь раз — но на Марсе, не на Земле; жизнь попала на третью планету с четвёртой около четырёх миллиардов лет назад, принесённая туда метеоритами. И хотя Земля, до которой всего около 400000 км, никогда не будет видна с обратной стороны, Марс — легко заметная, яркая точка цвета крови, цвета жизни — будет часто виден на ночном небе Верхнего Эдема, пусть он и находится в тысячу раз дальше Земли.

Я проследил, как ночная часть Земли — чечевицеобразная под этим углом, словно чёрный кошачий зрачок, примыкающий к светлому полумесяцу дневной стороны — коснулся серого лунного горизонта.

Ну что ж. По чему земному я не буду скучать, так это по её гравитации — по крошечному уколу боли, который я чувствовал каждый раз, когда наступал на левую ногу.

Но кого из людей мне будет не хватать? Мамы, конечно — хотя, разумеется, у неё будет новый, долговечный я. И я буду скучать по некоторым друзьям — хотя, если задуматься, их число не так велико, как можно бы было предположить; похоже, я уже примирился с мыслью, что никогда больше не увижу бо́льшую их часть несмотря на то, что в большинстве случаев последним, что я им сказал, а они мне ответили, было «Пока». Чёрт, интересно, как мои друзья сойдутся с новым мной. Хорошо бы было узнать…

Да, да, по одному другу я точно буду скучать. По одному весьма особенному другу.

Я смотрел на Землю, смотрел на Ребекку.

Под горизонт ушло уже больше Земли, чем оставалось над ним, а лунобус продолжал свой полёт.