Евлалия Григорьевна утихла и только вздрагивала плечами. И перед нею стало связываться в одно все то, что только что говорил Любкин. И когда связалось оно, то перед ее глазами неясно поднялось что-то большое, бесформенное, смутно напоминающее своими очертаниями человеческую фигуру, темное и зловещее, отсвечивающее кровью и ухмыляющееся ухмылкой давящей уверенности в себе.
- Софья Дмитриевна! - вся затрепетала она, хватая старуху за плечи и прижимаясь к ней. - Мне страшно!
Софья Дмитриевна ничего не ответила, а только нервно сжала ее руку.
- Мне страшно!.. Что погубило Валю и папу? Что погубило и... его самого, Любкина? Что нас всех губит?
Софья Дмитриевна молчала, пожевывая губами. Потом вздохнула.
- А этого я не знаю... - медленно и тихо сказала она наконец. - Навалилось оно на всех и давит, а что оно такое, я не знаю. И выходит так, вижу я теперь, что оно даже и на них самих давит, на тех, которые взвалили... Их, выходит, оно тоже раздавливает. Значит, оно такое, что оно только давить может, а больше оно ничего не может! Ну, и... Ну, и...
Она на секунду остановилась.
- Ну, а если так, то оно само себя задавит, не иначе! - очень уверенно закончила она.
А Евлалия Григорьевна все прижималась к ней.
КОНЕЦ