Мнимые величины

- И вы от себя не уходите! - и просила и уверяла Ев-лалия Григорьевна, не зная, чего она просят и в чем уверяет. - Не уходите! Вот куда оно вас ведет, то что в вас сейчас, вы туда и идите: не бойтесь его! Я не поняла, что вы тут говорили, я многого не поняла, но ведь вы же видите настоящее, вы же видите, где оно!..

- Так, стало быть, бежать? - неожиданно спросил Любкин, удивительно остро чувствуя и ясно понимая это "стало быть".

- Куда бежать? Зачем? - удивилась Евлалия Григорьевна.

- Нет, это я так... - с болью нахмурился он. - Это я на свое... Потому что я так думал, будто мне бежать не с чем и некуда, а вы говорите, что... Я ведь знал, я ведь всегда знал, только не хотел знать, прятал от себя и сам прятался. А оно - настоящее!

- Что вы знали? Что - настоящее?

- Машинка эта пишущая и... и вообще! Настоящее оно! А все другое - что ж? "Суперфляй"! - со страшной злобой вспомнил он. - Ну уж ладно! Уж я теперь... Я уж теперь...

Он грузно опустился всем телом на стуле, с трудом продумывая что-то.

- Вы... Вы не бойтесь! - сказал он, овладевая собой и своими мыслями. - Я, конечно, уезжаю, и вы одна остаетесь, но я это все уж обдумал. Еще когда из Москвы ехал, так это я в вагоне обдумал, потому что оставить мне вас без поддержки никак не возможно: не отобьетесь вы. Но тут вместо меня Супрунов останется, а он - все равно что я для вас будет. Я ему все скажу. С ним не пропадете. И это вот все... машинка и переписка... это все за вами, за вами сохранится: ваше! Ну, Супрунов вам, конечно, подходящую работу найдет, не у Чубука. А если что-нибудь случится, то вы не сомневайтесь и прямо к Супрунову идите.- он поддержит. Обязательно идите, не бойтесь. Хотели же вы "к самому Любкину" идти! - с горечью вспомнил он.

- Вы... Вы... - слегка рванулась к нему Евлалия Григорьевна, но он отстранил ее движение и ее слова.

- Вот, стало быть, и все. Я через неделю уеду, но к вам я еще зайду: с Супруновым. Из рук в руки передам. А Софье Дмитриевне вы от меня кланяйтесь, обязательно кланяйтесь! И за "соль" поблагодарите. Спасибо, мол! А я... Я пойду сейчас!

Он схватил ее за руку, но не так, как берут руку при встрече, а схватил за пальцы, поперек пальцев. Что есть силы сдавил (это было очень больно, но она не заметила боли) и весь передернулся. Кажется, хотел сказать еще что-то, но не сказал ничего, а вышел в коридор. Пошел тяжелыми шагами, как бы падая, и, не оборачиваясь, вышел на лестницу. Евлалия Григорьевна подождала, пока он не спустится с первого пролета, и только тогда закрыла дверь: очень осторожно, стараясь не стукнуть. И сразу же почувствовала, что стоит в полном смятении, в таком большом смятении, которое спутало в ней все ее мысли и чувства. Она очень быстро, почти бегом, пошла назад, но не зашла в свою комнату, а на самом деле уже бегом побежала к Софье Дмитриевне. Вбежала, схватила ее за плечи и, не в силах сдерживать себя, разрыдалась.

- Что такое? Что такое? - забеспокоилась Софья Дмитриевна. - Случилось что-нибудь? Что такое случилось?

- Он такой несчастный! Он такой несчастный! - сквозь рыдания судорожно вырвалось у Евлалии Григорьевны.

- Кто? Кто несчастный? Семенов этот?

- Он не Семенов... Он...

- Да сядьте же, сядьте! Успокойтесь! И что оно такое? Что оно такое, Господи!

Евлалия Григорьевна, сдавливая рыдания, бессвязно и путано, сама плохо понимая, стала рассказывать Софье Дмитриевне "все", но у нее получалось так, что рассказывать было почти нечего: Семенов на самом деле - Люб-кин, и он уезжает "насовсем", вот и все. Остальное же было неясным и бесформенным, так что о нем и рассказать было нельзя, и Евлалия Григорьевна только путалась в словах. Она то говорила, что "он несчастный", то уверяла, что он "в папиной смерти не виноват", то хотела что-то объяснить про "соль", то пугалась, потому что его "на смерть посылают". Вспомнила про то, что она "на какую-то Евла-лию похожа", и про то, что "машинка у меня останется"... Говорила бессвязно, сбивчиво, сумбурно и все уверяла, что ему "добра, добра хочется". О том же, в чем он сознался ("женщину убил!"), она промолчала: то ли не вспомнила, то ли скрыла. Софья Дмитриевна слушала и, конечно, ничего не могла понять из ее слов, но, не понимая слов, она понимала сущность.

- Несоленая соль? Большевистская-то соль несоленая? В навоз ее бросить? с очень большим одобрением переспросила она. - Та-ак!

- Да, он все об этом говорил! - сдерживая уже утихшие рыдания, сказала Евлалия Григорьевна. - "Ненастоящее", говорит!..

- Ненастоящее? - сурово нахмурилась Софья Дмитриевна. - Самое оно ненастоящее... Ничего настоящего в нем быть не может, потому что из злобы оно вышло и к злобе идет. Самое оно из всех ненастоящих ненастоящее!

- Да!.. И "меня, говорит, на смерть посылают, но я убегу!".

- Убегу? Это он не от смерти... Это он от чего-то другого убежать хочет.