Мнимые величины

- У Софьи Дмитриевны? - тоже обрадовался Любкин. - Вот как это хорошо! До чего ж оно хорошо! Именно у Софьи Дмитриевны, именно у нее! А та стерва говорит: "Прикажи чекистам, чтобы они Евангелие"... Не хочу у чекистов! - с диким и злобным упрямством взметнул он головой. - Хочу у Софьи Дмитриевны! Она... она ведь "очень в Бога верит"...

- Я сейчас, сейчас схожу. Подождите!

Евлалия Григорьевна быстро вышла, почти выбежала из комнаты. Любкин посмотрел ей вслед. "Ишь ты! И идет-то как легко!" Он грузно прошелся по комнате, не в силах свалить с себя тяжесть, и бесцельно подошел к окну. "Ну, а будет мне теперь что-нибудь за стерву? - вспомнил и подумал он. - Смешно будет, если мне за нее дело пришьют: сколько народу угробил, и - ничего, а за стерву - отвечать? Да нет! - уверенно отмахнулся он. - Не станут они дурака валять! Кому это надо? Для чего?"

Он вернулся назад к столу и остановился в отупении. Вчерашнее письмо, которое бросила на стол Евлалия Григорьевна, услышав его звонок, раскрытое лежало перед ним. Он, как-то не думая о том, что это - чужое письмо, взял его и стал читать. По первой странице ничего не понял, перевернул последнюю и глянул на подпись, но вместо подписи стояло: "Презирающий и ненавидящий тебя". Тогда он сразу все понял и стал очень быстро читать с самого начала, торопясь дочитать, пока не возвратится Евлалия Григорьевна. Дочитал, сжал губы и бросил письмо на стол. "Сволочи!" - с напором выругался он. Большая волна поднялась чуть ли не до самого горла, стеснив и сердце и дыхание. "Вот и ее, вот и ее, настоящую-то, я в ненастоящем утопил! - в тоске подумал он, готовый не то завыть, не то наброситься на кого-то. - Ишь ты! Ишь! - со злобой сжал он кулаки. - Все настоящее ненастоящим изгадили, а сами мир перевернуть хотим! Переворот-то наш настоящий ли? Переворачивается ли переворот наш?"

Он еще раз выругался отвратительным ругательством и стиснул зубы, словно впиваясь ими во что-то. Но в это время вошла Евлалия Григорьевна с книгой в руках.

- Есть, есть! - еще в дверях крикнула она. - Вот!..

- Где же это? - выхватил у нее книгу Любкин.

- А вот тут... Закладки... Софья Дмитриевна бумажками заложила!

Любкин открыл книгу на закладке и медленно, слово за словом, прочитал с обостренной, напряженной вдумчивостью:

- "Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон, на попрание людям"... Та-а-ак! - с большим значением протянул он и посмотрел перед собою так, словно что-то видел. - Та-ак! На попрание... Само собою: больше-то на что?

- И еще есть: вот здесь! - показала на другую закла-дочку Евлалия Григорьевна.

- Еще есть? Где?

Он, путаясь пальцем в листах книги, открыл в другом месте и прочитал, так же медленно:

- "Соль добрая вещь, но если соль несолона будет, чем вы ее поправите? Имейте в себе соль"...

- И еще! И еще! - словно радуясь чему-то, показала Евлалия Григорьевна. Вот тут, от Луки. Любкин прочитал еще:

- "Соль добрая вещь; но если соль потеряет силу, чем исправить ее? Ни в землю, ни в навоз не годится, вон выбрасывают ее. Кто имеет уши слышать, да слышит!" По-ни-маете вы? - с многозначительной расстановкой спросил он, закладывая пальцем книгу. - "Да слышит!" А если он никак не хочет слышать, нарочно не хочет? И ушей даже не затыкает, а вот просто не слышит, да и шабаш! Что ж с ним тогда делать? Он хоть и слышит, но не слышит, потому что - "не подходит, дескать, оно ко мне, не нужно оно мне!" Тогда что с ним делать? В навоз его? Он такое про себя думает, будто он - соль земли, а того совсем не видит, что в его соли солености нет. Значит, - в навоз его! На попрание людям!

Евлалия Григорьевна тихо обошла вокруг стола и села сбоку от него. Она не хотела на него смотреть, а тем более всматриваться, но все время ловила себя на том, что все же смотрит. А он даже не видел ее, думая о своем и переживая только свое. Потом он передернул губами и тупо показал пальцем на лежавшее перед ним вчерашнее письмо.

- Стало быть, к Чубуку-то... К Чубуку-то вам, выходит, возвращаться нельзя? Заклюют? Ну, да это не важно! Я...

- Но ведь это же неправда! Вы же знаете, что это неправда! - страстно рванулась к нему Евлалия Григорьевна. Она даже не спросила себя, почему он знает то, что написано в письме, и ничуть не смутилась оттого, что он все это знает.

- Конечно, неправда! - с горькой злобой подтвердил Любкин. - Да суть теперь не в этом, не в этом! - весь скривился он и замахал руками. - Суть не в этом, а в том, что...

И Евлалия Григорьевна увидела, как боль отразилась в его глазах.