Многая лета

— Конечно. — Мамина рука легла на плечо Капитолины. — Вас представить?

— Нет-нет. Не стоит. В другой раз. Сейчас я спешу — в Петросовете много работы, — отпрянула тётя, вроде как даже испуганно. Но главное — Капитолина сообразила, что странная тётка собирается попрощаться и уйти, поэтому приободрилась и стала смотреть, как шустрый воробей бесстрашно таскает крошки из-под носа ленивых голубей.

* * *

Всю неделю после визита Ольги Петровны Фаину мучала единственная мысль: зачем та приходила? Она ни на грош не поверила в случайную встречу и теперь то и дело с тревогой поглядывала на Капитолину, маясь предчувствием скорой разлуки. Сжатые руки Ольги Петровны, нервные морщинки у глаз, горящий взгляд, которым она смотрела на Капитолину, говорили куда больше тысячи слов.

Если мать хочет взять своего ребёнка, то кто воспрепятствует? Несколько раз Фаина порывалась сходить к Ольге Петровне и объяснить, что ребёнок не игрушка — переходить из рук в руки, что Капитолине пора в школу, что каждое утро надо варить кашу, а вечером стирать бельё, читать перед сном книжки, а ночью несколько раз просыпаться и слушать тихое дыхание ребёнка, от которого на душе становится спокойно и сладко. Но дни шли, Ольга Петровна больше не появлялась, и постепенно страх потерять Капитолину отодвигался в глубь сознания, но всё же нет-нет, да закрутит душу горячая тревога: а ну как Ольга Петровна передумает? Что тогда делать? К кому бежать? К Глебу?

Фаина внезапно заметила, что Глеб всё чаще и чаще стал появляться в её жизни, словно каменная стена, за которой можно спрятаться от студёного ветра.

* * *

С самого утра в доме Октябрины шла перепалка.

— Вожжами выпорю! Не дочь она мне, — орал отец, надсаживая голос до хрипоты. Ему вторил испуганный голос матери:

— Пусть её живёт как хочет, остынь, Родя. Посмотри, все девки нынче в комсомолистки записались, ровно с цепи сорвались. Ты им слово — они в ответ десять, ходят в красных косынках, юбки пообрезали, так что ботинки наружу торчат! Вот и наша рада бежать вслед за ними. Погоди, выйдет замуж — и всю дурь из головы как свежим ветром выдует.

— Я бы этих космолистов в один узел завязал да в прорубь, чтоб народ не мутили. Мыслимое ли дело — родителю перечить, да ещё стращать, чтоб не смел идти в приказчики к нэпману, потому как приказчик, видите ли, не пролетарий, а пособник мироеда! Слыхала, мать? Я пособник мироеда! Не сажай Устинью больше за стол, пусть где хочет харчуется, раз такая умная!

Рывком распахнув дверь, Октябрина встала посреди кухни руки в боки:

— Нечего меня куском попрекать. Не хотите кормить — и не надо! Я сама работаю. Ни крошечки у вас больше не возьму. Умолять будете, прощенья просить — ни ложки в рот не положу!

— Прощенья? У тебя? Вон отсюда! — Сидя на табурете, отец гулко застучал ногами об пол, так что в буфете затряслись ложки.

— Родя, Родя, успокойся. Не дай бог тебя удар хватит, как жить будем? — в ужасе заметалась мать. Вполоборота она махнула Октябрине рукой: — Уходи, дай отцу отдохнуть спокойно!

— Вон!

— А не уйду! — Октябрина упрямо нагнула голову и уставилась в пол, стараясь не взглянуть на мать, чтоб не дать слабину. — Я здесь такая же хозяйка, как и вы. Нам советская власть дала равноправие!

Октябрина сама не понимала, откуда вдруг в ней взялась такая классовая нетерпимость к родным родителям и почему отец не желает принять революцию всем сердцем. Ведь не кулак же он и не барин — из простых мужиков, из мальчонки-посыльного в люди выбился. Потом работал приказчиком на солевых складах, и частенько бывало, что и сам мешками с солью спину надсаживал, потому что приказчик за всё ответчик: запил грузчик или заболел — вставай сам на его место.

Отцу бы в компартию вступить да встать под трудовое красное знамя, а он вместо того к буржуям тянется и ещё ей пеняет, чтоб сидела дома и не высовывалась.

Тяжело засопев, отец стал приподниматься с табурета.

«Пусть выпорет, — с отчаянной бесшабашностью подумала Октябрина. — За правое дело и пострадать не страшно. Жалко, что Гражданская война закончилась, ну да ничего, борьба ещё продолжается. Если повезёт, то и на мою долю выпадет стать героем!»

Крепко сцепив зубы, Октябрина застыла в ожидании удара и не шелохнулась до тех пор, пока отец не протопал мимо, оставив после себя кислый дух квашеной капусты со свиным рубцом.

Мать нарочито шумно, с плеском принялась мыть грязную посуду, иногда поглядывая в сторону Октябрины.

— Обидела ты, Устинья, отца. А за что? За то, что на ноги тебя поднял? Недоедал, недопивал, лишь бы вас, детей, вырастить. Чем дурить, посмотри лучше на братьев с сёстрами, что живут как порядочные люди и не водятся со всякими голодранцами.

— Пускай мы голодранцы! — Октябрина гордо выгнула шею. — Но мы строим новое государство, и мы его построим, несмотря на сопротивление отсталых элементов, таких, как вы с отцом.

* * *