Речь Катерины потерялась средь шума и грохота мешалок, что ходили ходуном в огромных котлах. Тут же громоздились вёдра с песком и глиной, остро пахло гарью и калёным камнем.
Грязные с ног до головы женщины стояли в ряд посреди дыма и чада и руками утрамбовывали в формы земляную смесь и толстые жгуты арматуры, похожей на ржавый канат.
Усатый дед, к которому Катерина уважительно обратилась «Сергей Сергеевич», склонив голову, проорал в самое ухо:
— Новенькая? Как звать? Фаина Усольцева? Добро. — Он кивнул Катерине. — Принимай ученицу. Ну а ты, товарищ Фаина, стой сбоку да гляди в оба глаза, как работница действует, и запоминай что, куда и как. Будешь халтурить или волынить — прогоню с завода поганой метлой. У меня не забалуешь.
— Ты не бойся, мастер только с виду сердитый, — успела шепнуть Катерина, прежде чем сунуть руки по локоть в тяжёлую рыхлую массу серого цвета.
Первую неделю работы спина и руки тянуло такой болью, что Фаина стонала во сне. Израненные об арматуру ладони и стёртые костяшки пальцев саднили и кровоточили, глаза слезились от пыли. Но день за днём она постепенно втягивалась в работу и часто думала, что правильно она ушла из прислуг и, даст Бог, никогда больше не станет подавать кофе и надевать туфли на чужие ноги.
Когда из запертого сейфа исчез блокнот с личными записями товарища Кожухова, Ольга Петровна поняла, что это конец. После последней чистки компартии атмосфера подозрительности и доносов сгустилась настолько, что любые пристальные взгляды казались подозрительными, а распросы о личной жизни вызывали в окружающих неподдельную панику. Прежде искромётный и острый на язык Савелий Кожухов потускнел и осунулся, но не сдался, упорно продолжая работать над предложениями по реорганизации работы Петросовета.
— Мне не привыкать работать в подполье, — шутливо заметил он, диктуя Ольге Петровне очередные тезисы, — главное, вовремя ликвидировать приспособленцев во власти и подать сигнал в Центральный комитет партии. Надо торопиться, у нас осталось мало времени.
Он положил руку ей на плечо и заглянул в глаза:
— Не сочти за высокий слог, Оля, но я счастлив, что у меня есть друг, которому можно всецело доверять.
Именно в тот момент она осознала, что они с Савелием ходят по краю пропасти. А теперь вот это…
В дикой надежде на ошибку Ольга Петровна дрожащими руками перебрала бумажку за бумажкой, неуклюже осела на пол и замерла. Силы уходили из тела, как вода сквозь песок. Гнетущий страх, что в последнее время жил внутри неё, внезапно преобразовался в нечто материальное, тяжестью придавившее грудь и плечи. Для того чтобы подняться, ей пришлось сначала встать на колени, а потом опереться руками о сиденье стула. Ольга Петровна плеснула в ладонь воды из графина и провела рукой по лбу и шее, но облегчения не последовало. Из хаоса мыслей её вывело появление разносчицы буфета:
— Чаёк будете?
Машинальным движением Ольга Петровна сняла с подноса два стакана чая в массивных серебряных подстаканниках с изображением серпа и молота — подарком кольчугинских рабочих Петросовету. Нельзя показывать своей растерянности. Надо делать вид, что ничего не случилось. Когда рот раздатчицы скривился в угодливой улыбке, у Ольги Петровны возникло подозрение — а вдруг эта толстощёкая баба с глазами-пуговицами обчистила сейф и передала бумаги нужным людям? Ишь, как смотрит, наверняка что-то знает. От мыслей о том, в чьих кабинетах сейчас находится блокнот Кожухова, она едва не застонала. Скорее бы пришёл Савелий! Он что-нибудь придумает. Может быть, придётся бежать.
Вскочив, Ольга Петровна заметалась по кабинету, вновь перебирая документы — страницу за страницей. В письме к съезду РКП(б)[40]
Савелий указывал на недопустимость однопартийной системы, писал о том, что некоторые вожди на местах превращаются в удельных князьков. Называл фамилии, в том числе и известные.— Господи, где же блокнот?
Ольга Петровна поймала себя на том, что шепчет вслух давно стёртую из памяти молитву Богородице. Откуда вдруг? Горячие слова на губах капля за каплей растапливали ледяной панцирь на сердце, и начинало казаться, что тревога ложная, блокнот благополучно отыщется, а Савелий Кожухов с привычной ухмылкой взъерошит себе волосы и скажет с лёгкостью: «Дурёха ты, Ольга, вечно тебе страхи мерещатся. Гляди веселей!»
Тёмный и вьюжный декабрь сменил морозный январь, пронизанный короткими, но яркими бликами зимнего солнца. На Крещение холода выстоялись под сорок градусов, и на улицах то тут, то там запылали костры, возле которых всегда толпились прохожие. Пробегая через Невский проспект, Надя так замёрзла, что не удержалась и подошла поближе к пламени. Пожилой рабочий в засаленной одежде длинной кочергой поворошил головешки.
В лицо вязко пахнуло дымным теплом, и Надя на миг зажмурилась.
— Надежда Яковлевна, я не ошибся, это вы?
Она распахнула глаза и не сразу поняла, что высокий мужчина обращается именно к ней. На его длинном чёрном пальто выделялся красный шарф грубой вязки, накрученный поверх воротника, как нынче носят свободные художники.