Целую вас всех, мои дорогие, больше писать нет времени — пора в строй. Держитесь! Не поддавайтесь унынию! Помните, как папа говорил, что всегда надо видеть радугу на горизонте!
Всегда ваш сын и брат».
Фаина поцеловала бесценный треугольничек и прижала к груди. Долго же письмо добиралось из Средней Азии в блокадный город! Хитрец Володя, догадался, как рассказать, куда переводят их соединение, ведь никакой бабушки, тем более на Чёрном море, и в помине нет. Она меньше бы удивилась весточке от настоящей бабушки из Парижа, хотя та и ведать не ведает о внуке. Значит, Южный фронт…
Сейчас сводки Информбюро сообщали, что враг рвётся к нефтяным скважинам, к топливу для своих танков и машин — значит, бои там будут страшные и много бойцов поляжет в безымянные могилы. Господи, спаси и сохрани!
На своём посту начальника домового хозяйства Фаина сражалась как могла, отбивая атаки смертельного холода и голода. В бомбоубежище был организован обогревательный пункт с горячим кипятком, по квартирам ходили дежурные и проверяли, нет ли покойников. Отопление и канализация не работали, света не было. Дежурства группы самозащиты прекратились без приказа: вода в бочках превратилась в лёд, а песок смёрзся на камень.
Тех, кто остался один, Фаина уговорила съехаться вместе ради экономии топлива. Таких добровольных коммун получилось пять, и люди там пока держались, хотя и из последних сил.
Жужжа ручным фонариком, Фаина кое-как спустилась с обледеневшей лестницы и порадовалась жидкой полосе рассвета над крышей дома. В феврале день начинал прибавляться, и в шесть часов утра уже можно было добрести до булочной засветло, не рискуя упасть в сугроб, с тем чтобы больше никогда не подняться — обессиленные люди замерзали на морозе мгновенно. У неё до такой степени опухли ноги, что пришлось разрезать голенища валенок, но всё равно день сегодня чудесный: одиннадцатое февраля, прибавка нормы хлеба. С сегодняшнего дня рабочим полагается пятьсот граммов, служащим четыреста, а детям триста! Дорога жизни через Ладогу работала в полную силу, и защищал её смешной рыжий Тишка — Тихон Кобылкин, её зять, а значит, в каждой буханке хлеба есть малая крошечка вклада их семьи в общую победу над смертью. То здесь, то там слышалось тяжёлое шарканье ног, которые шли в одном направлении — к булочной. До открытия оставалось ещё два часа, а хвост уже длинный.
Фаина поплотнее запахнула пальто, под которым ухитрилась укутаться платком крест-накрест, и подняла воротник. Главное — не потерять карточки. Заученным жестом она проверила внутренний карман, застёгнутый на булавку, и сунула руки в рукава. Слава Богу, что Настюша и Капа на казарменном положении и им не приходится по полдня выстаивать за кусочком хлеба. Хоть и скудно кормят в столовых, но всё же вскладчину легче выжить, чем одному.
Над молчаливой очередью клубился пар от дыхания. Люди переминались с ноги на ногу, жались друг к другу в надежде на толику тепла от соседа. Где-то далеко, в противоположном конце улицы, протарахтел грузовик, и очередь заволновалась: хлеб, хлеб везут. Но звук мотора затих, и люди снова погрузились в оцепенение.
— Хоть и прибавили хлеба, а всё одно к весне поумираем, — раздражённо сказал старик со сгорбленной спиной, — останутся одни спекулянты, да начальство. Им любая осада нипочём.
— Ты, дед, погоди умирать. Сегодня хлебушка прибавили, завтра крупки подкинут, послезавтра сахарку подвезут: как-нибудь выдюжим, — возразила костлявая старуха в дворницком тулупе. Она была настолько худа, что скулы казались натянутыми на уши.
— Какой я тебе дед? — буркнул старик. — На себя погляди, молодуха. Я тебя небось лет на десять моложе.
— Нынче мы все старики, — сказал кто-то, и над очередью снова повисло молчание.
С каждой минутой хвост очереди удлинялся, достигнув перекрёстка на улице Правды. Какая-то женщина пришла с грудным ребёнком, завёрнутым в несколько одеял, и встала с ним в конец очереди.
— Не могу дома оставить, крысы съедят, — сказала она, не обращаясь ни к кому.
«Надо бы её пропустить вперёд», — подумала Фаина, но не сдвинулась с места, потому что от холода свело все внутренности. Ребёнок в кульке тихонько вякнул, словно котёнок, и вдруг из середины очереди отделилась высокая женщина и властно сказала:
— Гражданка с ребёнком, проходите вперёд.
— У нас небось тоже дети! — зло выкрикнул женский голос.
— Будете держать детей на руках, — и вас пропустим, — парировала женщина. — Мы же советские люди, правда? — Она пристально оглядела очередь, встретилась глазами с Фаиной и внезапно охнула. — Фаина Михайловна, вы?
Женщина, пропустившая вперёд маму с ребёнком, вызывала уважение. Фаина вгляделась в тёмное лицо женщины с седыми прядями из-под платка и запавшим ртом. Та поняла, что её не узнали, и подсказала:
— Я Октябрина.
— Октябрина?
— Знаю, что изменилась. Но ничего, разобьём фашистов и снова станем сами собой. Правда, Фаина Михайловна?
— Правда.
Выбравшись из очереди, Октябрина строго наказала соседям держать её место и подошла к Фаине.