Много дней впереди

Мне очень не хотелось, чтобы мама появлялась в школе...

Откуда ей знать, из-за чего я подрался; она же не поймёт, в чём дело. Она будет слушать Веру Петровну, а та как начнёт, как начнёт... И вдруг я сообразил, что сегодня после уроков приду домой, а там уже э т о т, и придётся рассказывать обо всём при нём, и он тоже начнёт что-нибудь мне говорить, что драться нехорошо, что сам он никогда не дрался, когда был школьником... А мне придётся стоять, слушать и молчать!

Когда мы расходились по домам, я Кристепу сказал:

- Кристеп!.. Можно мне... можно, я буду у тебя сегодня ночевать? Мама в больнице - она дежурит... А что я стану делать дома один?

Кристеп обрадовался.

- Оксэ! Идём! Отец дома, он расскажет, как на рысь ходят, как он на медведя с ножом ходил, - видал шрам на щеке у него? Он так рассказывает забываешь спать. А ляжешь ты со мной. Одеяло у меня из заячьих шкурок. Большое... Кровать видал? Широкая... Ты, я - таких пять может лечь. Однако, ты ночью ногами не дерёшься?

- Думаешь, не дерусь? Ка-ак дам один раз ногой, ты сразу на полу будешь!

Кристеп ничего не ответил, он внезапно дал мне подножку и пихнул в снег.

Я вскочил и, не отряхиваясь, погнался за ним. Но сначала не догнал, а когда догнал, уже поздно было мстить: он успел мне крикнуть "чур-чура!".

Слушать охотничьи рассказы нам не пришлось. Спиридона Иннокентьевича дома не было. Без него Кристеп не мог взять гильзы, порох, дробь, хотя и знал, где они лежат. Патроны, значит, тоже нельзя было набивать.

Нет так нет... Мы поужинали холодным варёным мясом и стали читать книжку про маленького Киша, эскимоса с Аляски: как он охотился, как в свой посёлок приносил мясо и шкуры медведей, когда ни один охотник, самый опытный, не мог выследить и убить зверя.

Читал Кристеп:

- "Слушайте меня вы, взрослые мужчины!"

Это слова самого Киша писатель приводил.

- "Никогда больше я не скажу ни слова на вашем совете. До тех пор не скажу, пока вы, мужчины, не придёте ко мне и не попросите... Запомните это вы все: это мои последние слова. Бок, мой отец, был великий охотник. И я, сын его, тоже пойду на охоту и сам буду добывать себе мясо..."

Молодец Киш! Вот бы и мне теперь тоже самому добывать мясо для себя и для других, тогда бы я... Тогда бы всё было иначе. Если бы я умел ходить на охоту, я бы ушёл в тайгу.

- "И отныне - пусть это запомнят все - делёж добычи, которую я принесу с охоты, будет всегда справедливым. Ни вдовы, ни дети не будут проливать слёзы по ночам оттого, что им не досталось мяса, и сильные мужчины не будут стонать и корчиться оттого, что они съели его слишком много. Я, Киш, сказал всё... - Презрительные взгляды провожали его, и насмешки сыпались ему вслед, когда он, стиснув зубы, не глядя ни вправо, ни влево, выходил..."

Кристеп продолжал читать, но дальше я слушал плохо, так и не понял, почему удачнее всех охотился маленький Киш. А переспрашивать мне не хотелось.

- Однако, мы тоже что-нибудь придумали бы не хуже Киша, - сказал Кристеп, закрывая книжку. - Чтобы мяса хватало всем, чтобы старухи по ночам не плакали от голода.

- Конечно, придумали бы, - сказал я.

- Отец рассказывал: раньше якуты, юкагиры, эвенки, луораветланы, орочёны, эвены тоже голодали часто, как и племя Киша. Не знали совсем ничего. Отец у меня буквы узнал, когда ему двадцать пять лет было.

- Да ну?.. - не поверил я.

- Точно...

- А кто такие руола... луора...

- Луораветланы... Луораветланы - так сами себя чукчи называют, догадался Кристеп, что я хочу спросить.

Мы рассматривали в этой книжке картинки, когда во дворе раздался сердитый бас Сольджута. Кристеп, как был, в рубашке, выскочил наружу.

Потом в сенях послышались голоса, отворилась дверь. Через высокий порог перешагнула мама.

- Ты что же так задерживаешься после школы? - начала она, не дав мне ничего сказать. - И не предупредил, что к товарищу пойдёшь... Я вернулась домой, сижу жду, жду, места себе не нахожу, а ты об этом и не думаешь!

- Ты разве сегодня не дежуришь? - спросил я. - Ты сама говорила утром...

Она как-то сбоку посмотрела на меня.

- Моё дежурство отменили. Собирайся, и пойдём. Уже поздно, тебе пора ложиться.

- Ты завтра за мной зайди, - сказал я Кристепу на прощание. - Я ждать буду.

Кристеп проводил нас до ворот, и мы с ней вдвоём пошли через площадь в темноте. Я часто сбивался с протоптанной тропинки, попадал в глубокий снег. Мама тогда останавливалась и поджидала меня.

Она молчала, я молчал. Так мы и дошли до нашего дома.

В окнах было темно.

Значит... значит, о н ещё не у нас сегодня вечером? Может быть, мама послушалась меня и его совсем у нас не будет, никогда?

Дома мама, по-прежнему не говоря ни слова, разделась и села на стул у стола. Я тоже разделся, сам повесил телогрейку на гвоздь и пристроился за маленьким своим столиком у окна. К маме я сидел спиной. Я не хотел сейчас видеть её. Но вдруг мне показалось, что она плачет. Да, плечи у неё вздрагивали, лицо она закрыла обеими руками, слёзы просачивались сквозь пальцы, пальцы были мокрые.