Много дней впереди

Возле одного из хоттонов нас поджидали двое мужчин и женщина в светлой беличьей шубке. Они поздоровались со всеми и повели показать тех лошадей, что сами пришли к ним сегодня во второй половине дня.

- Вот какое дело... - говорил один, невысокого роста, с толстыми губами. - Выхожу корма быкам дать - оксэ!.. Смотрю, чужие кони возле изгороди. Увидели меня, и гнедой заржал, точно помощи просит.

- Наши, больничные, - кивнул Пётр Тихонович, как только мы переступили порог конюшни.

Я их тоже узнал, хотя там, на площади, перед школой, недолго их видел.

Они были привязаны у кормушки отдельно, чтобы колхозные кони не дрались с ними. В полутьме конюшни глаза у лошадей отливали синим и казались прозрачными. А бока-то как впали! Особенно у гнедого, он и дышал как-то тяжело, с присвистом, а пегашка, чёрный с белым, выглядел получше, но и ему досталось...

Сейчас про них никак нельзя было сказать - хорошие кони, надёжные...

Оба они волосатыми губами хватали жёлтый овёс из кормушки и с хрустом его жевали. Здорово проголодались!.. На нас покосились, когда мы подошли, уши поставили торчком и продолжали себе хрумкать.

Умели бы они говорить!..

Кошева стояла тут же, у стены, с поднятыми оглоблями. Она была совсем разбита. Кони, видно, таскали её, таскали по бездорожью, и она ударялась о пни, коряги. Полозья совсем поломались, да и сама плетённая из лозы корзинка на чём только держалась!

Я сел на облучок, ноги спустил на разломанный передок... А ещё два дня назад... мама сидела сзади в кошеве, когда подъезжала к школе, чтобы попрощаться со мной, сказать, что она всё нам приготовила и обед надо только разогреть... А я ей не позволил поцеловать себя при всех. И даже не мог в окно посмотреть, как они поедут через площадь, потому что надо было бежать в класс.

- Пора трогаться, - нарушил молчание дядя Федя, когда они осмотрели кошеву и ничего в ней не нашли: всё выпало, сколько раз она опрокидывалась, пока кони вышли к жилью.

Дядя Федя предложил так:

- Будем двигаться по их следу, пройдём, сколько успеем до темноты. Заночуем в тайге. Будем жечь костры, время от времени стрелять в воздух. Кто знает, может быть, они идут нам навстречу.

- Хорошо бы так, - сказал Пётр Тихонович. - Надо идти, Фёдор Григорьевич...

Неужели он тоже собрался в тайгу?.. Ведь ему, старику, трудно будет. Не помешает ли он остальным быстрее двигаться по следу, не станут ли они из-за него задерживаться в пути?

Двое мужчин из колхоза, те, что нас встретили на конном дворе, тоже уходили с ними.

В конюшне стояли три осёдланные лошади. Лошадей вывели к машине и навьючили на них тёплую одежду, спальные мешки, привязали два небольших кожаных мешка с патронами, рюкзаки с едой. И когда только успели всё это приготовить?..

Недолгими были сборы. Дядя Федя подошёл ко мне, ухватил под мышки и высоко поднял.

- Я пошёл, - сказал он так, как будто просто собирался после обеда к себе в контору. Так он маме говорил, когда уходил. - Будь молодцом, Женя... Женя, слышишь? И вы с Кристепом, я прошу вас, больше ничего не предпринимайте, ждите нас здесь, а то ещё и вас придётся... Ну, будь молодцом!

- Буду, - сказал я, хоть это очень трудно - быть молодцом, когда у тебя всё так плохо.

Он опустил меня обратно на землю, закинул за плечо заряженную двустволку. Ружьё было не только у него одного, ружья были у всех, кто уходил в тайгу. Все пятеро надели лыжи. Дмитрий Романович и те двое колхозников повели лошадей в поводу.

Мы с Кристепом и женщина - здешняя учительница - проводили их немного по тропинке, протоптанной от конного двора в сторону тайги, которая синела совсем близко.

На снегу были хорошо заметны следы двух лошадей; следы шли рядом, а позади них - след сломанных, искривлённых полозьев. Уж его-то я бы ни с каким другим не спутал, сразу отличил бы!

И этот след вёл к маме.

По этому следу и направлялся дядя Федя со всеми остальными. Зря я боялся, что Пётр Тихонович будет им мешать. Он на лыжах шёл так, что не всякий молодой за ним угонится. Ну, а если даже и устанет, может верхом на лошади проехать, отдохнуть и снова на лыжи...

Последним мимо меня прошёл колхозник с толстыми губами. Он на ходу ухватил меня за руку, повыше локтя, и сказал что-то по-якутски.

Кристеп мне перевёл:

- Говорит, мы хорошо сделали, что приехали... Удача будет ждать их на тропе...

- Вот видишь, а ты хотел остаться в Хара-Сайялыке!

Кристеп ничего не ответил, шмыгнул носом.

Дядя Федя обернулся посмотреть, стоим мы ещё или уже ушли. Я закричал ему, им всем:

- Доброго пути! Доброй удачи!

Но они уже не могли услыхать - далеко отошли.

Мы не трогались, пока все пятеро и три лошади с ними не скрылись в тайге. Тогда мы тоже пошли, только в обратную сторону, назад к посёлку. Машина-то уехала, я забыл про это сказать. Она должна была перебросить ещё одну партию людей из соседнего колхоза: люди шли на поиски с другой стороны, в обхват. Ведь мама могла оказаться и там, - никто же не мог точно сказать, где её найти.

Учительница вела нас к себе домой. И что-то говорила, но я не слышал ни одного слова.